Шрифт:
Закладка:
Анфиса сказала, что, пока у Инниных квартирантов не закончится контракт, можно остановиться у неё — в тесноте, да не в обиде. Правда, мама звала к себе в Финляндию, но этот вариант предполагал полное иждивенчество, и, кроме того, у мамы грудной ребёнок — толстощёкий, голубоглазый и наверняка крикливый. Инна пока не испытывала к братику особо тёплых чувств и не знала, как обращаться с младенцами. По крайней мере, когда они с мамой разговаривали по телефону, брат всегда орал на все голоса, как духовой оркестр в городском парке.
Инна была благодарна Анфисе за то, что та сумела так естественно и ненавязчиво предложить помощь, что не возникло мучительного стыда от того, чтобы её принять.
На робкие слова о деньгах Анфиса лишь нетерпеливо отмахнулась:
— В самую трудную минуту ты помогла мне. Теперь я помогаю тебе, и это нормально.
От слов Анфисы всё как-то сразу встало на свои места, и Инна уже не нервничала, когда Анфиса купила ей билет и заставила обзвонить кредиторов с объяснением, что не сбегает, о долгах помнит и отдаст при первой возможности. О возможностях Инна предпочитала не думать хотя бы во время рейса, потому что с самолёта не спрыгнешь, да и рядом с Анфисой она чувствовала если не уверенность, то шаткую надежду на то, что сумеет перебороть обстоятельства, куда загнала себя сама. Сама, сама, всё сама…
Взревев двигателями, самолёт проткнул тушей белизну облаков, выскакивая в ясное пространство неба.
Инна посмотрела на Анфису. Та слабо улыбнулась:
— Я ужасно боюсь летать. Высоты не боюсь, а самолётов боюсь. А ты?
— Нет! Наоборот, когда я в воздухе, кажется, будто мне всё подвластно, и земля внизу такая красивая, и море с волнами. Смотри, вон корабль плывёт!
Инна указала на иллюминатор. Анфиса помотала головой:
— Ну уж нет, смотри сама. Я недаром выбрала место с краю. — Она сунула за щёку полётную карамельку и сообщила: — У меня даже была мысль стать стюардессой.
Инна поразилась:
— Зачем?
— Как — зачем? — удивилась Анфиса. — Чтобы перебороть себя. Знаешь, это как в спорте — если не боишься падать и не будешь жалеть себя, то победишь. Не стоит выбирать для себя лёгкий путь, надо идти по тому, что под ногами, иначе собьёшься с трассы.
«Я уже один раз сбилась с пути, когда испугалась жизни и уехала на Бали дауншифтером, — подумала Инна. — Хотела разом избавиться от проблем — получила взамен новые, ещё хуже. Больше я подобной глупости не сделаю. По крайней мере, постараюсь».
Ленинград, 1925 год
Расчёты Матвея прервал короткий стук в дверь. Он заткнул карандаш за ухо и притушил в пепельнице окурок. Тётенька бы отругала за курево. Приучился на фронте и никак не может отвыкнуть. Надо бросать. Он говорил себе так каждый раз, ежегодно давая слово с Нового года начать программу оздоровления. Не знал лишь, зачем и для кого.
Стук повторился.
— Да-да, не заперто.
Вошла худенькая высокая девушка с необыкновенно пушистыми волосами, небрежно перехваченными алой тесёмкой.
— Здравствуйте, я ищу товарища Беловодова. — Она посмотрела ему в глаза и уточнила: — Начальника конструкторского бюро.
— Вы его нашли.
Её робость выглядела такой неуклюжей и милой, что Матвей невольно усмехнулся.
Девушка сделала шаг вперёд и протянула ему тубус.
— Я принесла вам чертежи с вагоностроительного завода. Просили передать срочно.
Когда она наклонилась, Матвей уловил лёгкий цветочный запах, похожий на ветер с духмяного луга, и неожиданно сам для себя спросил:
— Вы работаете у нас в КБ?
Она посмотрела на него через плечо:
— Нет. Я флейтистка, учусь в консерватории, а курьером подрабатываю.
«Флейтистка? Интересно, — вскользь подумал Матвей, — но мало ли где студенты зарабатывают на кусок хлеба».
Он открыл тубус и бегло проверил содержимое.
— Всё в порядке. Сейчас черкну вам расписку в получении, и можете быть свободны.
Через окно Матвей мельком увидел, как курьерша идёт через двор, ступая лёгкой походкой танцовщицы. У будки охранника она показала пропуск, и её светлое платье растворилось за поворотом.
Флейтистка… Ну надо же!
Он погрузился в чертежи, но через некоторое время обнаружил, что рисует в уголке ватманского листа женский профиль. Он сам себе удивился. Со времени пропажи Веры, именно пропажи, он не хотел думать о её гибели. Прошло шесть долгих одиноких лет, и ему ни разу не запала в душу ни одна женщина. Они возникали в его жизни по касательной, отскакивая от брони, как вражеские пули на германской войне. На работе он прослыл нелюдимым отшельником, который если до тридцати не женился, то уже не женится. Посторонние не могли знать, что в особенно одинокие вечера он доставал открытку с Августовским явлением и вспоминал своё письмо к Вере: «Когда наши открытки лягут рядом, я признаю, что Бог есть».
На следующий день, чувствуя себя непроходимым глупцом, он позвонил на завод и попросил срочно прислать ему чертежи парового котла последней разработки, якобы для сверки копий. В ожидании курьерши он успел несколько раз посмотреть на себя в зеркало, зачем-то переставил графин с водой на другую сторону стола, потом вернул графин обратно и спохватился, что в кабинете накурено.
«Завтра брошу. Вечером выкурю последнюю папиросу и брошу», — вяло пообещал он себе, заранее зная, что не сдержит слово. От стука в дверь он покраснел, схватил циркуль и принял озабоченный вид.
— Войдите!
— Добрый денёк! Чертежи заказывали? Примите и распишитесь. — Весёлый дедок с красным носом задорно подмигнул и погладил рукой тубус. — Доставлено в целости и сохранности. Лелеял бумаги, как невесту.
«А где флейтистка?» — едва не сорвалось у Матвея с языка, но он вовремя опомнился. Не хватало ещё выставить себя дураком. В течение пары недель он трижды заказывал чертежи, успев лицезреть разбитного паренька, унылую даму средних лет и пожилого рабочего, который сперва выспрашивал у него особенности идентификационных номеров подвижного состава, а потом обстоятельно рассуждал на тему пролетарской солидарности.
Впрочем, времени на пустые раздумья оставалось немного, потому что страна нуждалась в модернизации железной дороги и новых локомотивах, и приходилось работать не поднимая головы.
Матвей посмотрел на часы, вспомнил, что с утра не успел дома позавтракать, и пошёл в буфет на первом этаже здания заводоуправления. В тесном помещении крохотного зальчика витали запахи горелого подсолнечного масла и варёных овощей. Два ряда столов были заняты посетителями, и в буфете стоял равномерный гул голосов и стук
