– Лучше скажи прямо. – Прошу я, нависая над ее лицом. – Харри платил тебе алименты?

– Что? – Она несколько раз удивленно моргает.

Я вижу, как мать сглатывает.

– Я спрашиваю, присылал ли мой отец деньги на мое содержание?

– Жалкие копейки! – Подумав с пару секунд, выпаливает мать. – Разве на такое проживешь?

Внутри у меня все переворачивается.

– И почему ты никогда не говорила мне об этом?

– О чем? – Паника заставляет ее до последнего играть в несознанку.

– О том, что мой отец платил алименты. – Устало повторяю я. – Почему ты мне врала?

– Я? – Таращится на меня мать. – Я никогда не говорила, что он отказывался платить… Но разве эти жалкие подачки назовешь деньгами? – Она принимается ходить по комнате туда-сюда. – Харри сорил деньгами налево и направо, а нам высылал копейки! Да мне стыдно было вообще говорить о том, сколько я получаю на содержание сына!

Никогда не видел ее такой. Дерганной, отчаянно жестикулирующей, нервной. Загнанной в угол неприятными вопросами.

– Так, значит, деньги он присылал?

Мать останавливается, дергает плечами.

– Я уже ответила. – Она отводит взгляд и тут же взрывается на Лео, попавшегося под руку: – А ты чего встал? Разве я не велела тебе переодеться и приготовить мне ванну?!

– И куда ты тратила эти деньги? – Спрашиваю я у ее спины.

Мать резко, точно фурия, оборачивается.

– Да как ты смеешь?! – Разъяренно взвизгивает она. – И это мне?! Ты мне, собственной матери, задаешь подобные вопросы?! Да если бы ты знал, сколько стоит поднять ребенка: одеть, накормить, дать образование! – Подлетев ко мне, мать всплескивает руками. – Неблагодарный щенок! – Ее губы дрожат. – Твой отец тебя бросил. Бросил! А что теперь? Ты собираешься возвести его в ранг святых? И что будет со мной? С человеком, который положил на тебя жизнь?

Она трясется, точно в лихорадке. Из ее глаз текут настоящие слезы. Но, несмотря на это, я вижу лишь бывшую артистку, решившую вспомнить былое и дать еще один последний концерт на публику. Просто королева драмы, не иначе.

– Мам…

Мне хочется быть жестче, но я застываю в нерешительности, поняв, что стоит додавить ее, и она разыграет какой-нибудь приступ. Виновником окажусь я, и мне же придется потом извиняться и разгребать последствия.

– Ты видишь, что он со мной делает, Лео? – Жалобно скулит мать, падая на диван. – Как можно было ждать благодарности от этого эгоиста?

Лео, купившись, бросается к ней.

– Что с тобой, дорогая? Тебе плохо?

Она картинно заламывает руки, нервно расстегивает верхние пуговицы на воротнике блузы.

– Мне не хватает воздуха…

Он принимается бегать вокруг, обмахивая ее театральной программкой, а я отступаю назад, качая головой.

– Дать тебе успокоительного? – Бормочет Лео.

– Да, скорее… – Хрипит мать.

Метнув в меня осуждающий взгляд, он роется в ее сумочке в поисках таблеток. Лучше б сразу плеснул ей коньяка – лучше него мою матушку ничего не успокаивает.

«Как же мне все это надоело…»

– Посмотри, до чего ты меня довел! – Задыхаясь, крякает она, когда я разворачиваюсь и иду к лестнице. – Вот так просто возьмешь и уйдешь? Бросишь мать?

Но мне не хочется отвечать ей. Только не сегодня.

Во-первых, я окончательно разочарован. Во-вторых, не хочу, чтобы Мариана услышала крики и стала свидетелем нашей перепалки. Хватит с нее и того, что моя мать считает ее дойной коровой, с которой можно неплохо поиметь, если постараться.

– Кай! Мой мальчик! – Вопит мать мне в спину, взвинчивая уровень драмы до предела.

Я лишь ускоряю шаг вверх по ступеням. Нельзя позволить ей продолжать в том же духе. Нужно придумать, как ее остановить.

Мариана

«Я сам решу, как поступить с этой курицей».

«Курицей», – эхом отдается в моей голове.

Если бы я не слышала голос Кая, не видела, как его губы произносят эти слова, то никогда не поверила бы в то, что он их сказал. Ни одно из его прежних оскорблений не ранило меня так сильно, как это.

Будто кто-то вонзил ржавый нож в сердце и проворачивает. Медленно и болезненно. И это ощущение ломает меня окончательно.

Не дослушав ужасающую беседу до конца, я пячусь назад. Сердце срывается вниз и волочется по полу, не боясь, что его растопчут. Оно ведь и так уже растоптано. Я сама швырнула его под ноги Каю и позволила это сделать. Сама вручила ему свое сердце потому, что верила, что могу изменить этого парня. Что моя любовь его изменит.

Но любовь ничего не меняет. Она не врачует, не зажигает свет в заблудших душах и уж точно не способна растопить лед в сердце.

Любовь не может исцелить того, кто этого не желает. Не может спасти того, кто об этом не просит. Не в силах изменить того, кто отчаянно противится этому.

Любовь не всемогуща. Она слаба. И ее недостаточно, чтобы предотвратить неизбежное.

Я осторожно ступаю в свою комнату и тихо прикрываю дверь. Делаю шаг и вдруг вздрагиваю всем телом потому, что где-то начинает звонить телефон. Судя по мелодии, это смартфон Кая. Где же он? Кругом такой бардак, повсюду раскидано наше белье.

Я выключаю свет, и вижу яркое пятно на полу. Подхожу, опускаюсь на колени и беру аппарат в дрожащие руки. На экране написано «Эмилия». Он продолжает трезвонить, но уже тише, а я смотрю на него, будто завороженная, и никак не могу пошевелиться.

А когда вызов завершается, экран вспыхивает большим количеством сообщений от этого же абонента. Содержания этих посланий я видеть не могу – для этого нужно разблокировать телефон, а пароль мне неизвестен. Видно только, что сообщений очень много. Выходит, они с Каем общаются? И как часто? Значит, его чувства к бывшей пассии еще не остыли?

Заслышав шаги на лестнице, я кладу телефон обратно на пол и забираюсь под одеяло.

Через мгновение он входит в спальню.

– Эй, ты что, решила лечь спать? – Слышится его голос.

Кай старается держаться как ни в чем не бывало, но его дыхание шумное и тяжелое.

– Угу. – Отвечаю я, впиваясь пальцами в одеяло и уставившись в стену.

Пусть он уйдет. Пусть уйдет.

– Устала?

– Немного. – Отзываюсь я.

– Прости, не принес тебе попить. – Сокрушается он, копошась с одеждой. – Мать с Лео вернулись из театра, мы немного повздорили.

– Из-за чего?

Мое сердце замирает.

– Да так. – Парень прочищает горло. – Ей и повода не нужно, чтобы на меня наехать, ты же знаешь. Опять зудела, что разбросал свои вещи.

– М-м. Ясно.

Снова коротко пиликает его телефон. Значит,