оранжевое пятно в темной комнате. Прошла, наверное, целая минута, прежде чем Офелия сообразила, что хор – множество голосов – доносится из чулана. Буль-цок-кхе родила.

Офелия поднялась, раздумывая, не стоит ли извиниться. Огромные глаза Лазурного остановились прямо на ней, а в следующий момент из гнезда на нее выглянула Буль-цок-кхе. Приглашение или предупреждение? Офелия глянула в окно – время близилось к полудню, и на улице было ослепительно светло. Людей она не увидела, да и хвоста челнока из этого окна было не разглядеть. Она вернулась в большую комнату – охранники сидели на пороге, обнажив ножи, – и высунулась за дверь. Никого. Должно быть, та женщина убедила их подождать у челнока или, по крайней мере, не заходить в поселок.

Офелия вернулась в спальню. Буль-цок-кхе наполовину выбралась из гнезда и теперь тянула к ней руку. Офелия подошла ближе. Запах родов никогда не казался ей особо приятным, и она не ожидала, что у этих существ роды будут чище человеческих. И действительно, в чулане крепко пахло существами, и их пометом, и чем-то еще – этот последний запах нельзя было назвать неприятным, но он был незнакомым.

Офелия склонилась над гнездом; Буль-цок-кхе взяла ее за запястье и направила руку. Что-то влажное, горячее, содрогающееся всем своим хрупким тельцем от бешеного стука сердца. Детеныш был крошечный. И еще один… и еще. Буль-цок-кхе подвинулась, и теперь Офелия смогла их разглядеть. Светлые в темную полоску тела, большие головы с глазами на пол-лица, тощие ножки и едва различимые ручки, плотно прижатые к корпусу. И хвосты.

Все трое зашипели, а потом один из них заклекотал. Буль-цок-кхе подняла его, осторожно уложив на длинной узкой ладони, и протянула Офелии. Она взяла его двумя руками. Детеныш был горячий, хрупкий, почти невесомый. Он завозился, как делают все младенцы, и крошечный хвост мазнул ее по запястью. От неожиданности Офелия чуть не уронила его, но все-таки удержала и прижала к груди, как прижала бы человеческого младенца. Глаза распахнулись – два блюдца цвета тусклого золота со светлой каймой вокруг зрачка, – и детеныш запищал на нее.

Она наклонила к нему голову и привычно забормотала: «Ну-ну, тихо, все хорошо, мой маленький». Его жесткий пятачок ткнулся ей в грудь, и она невольно прыснула. Там давно уже ничего не было – ни для человеческих младенцев, ни для этого существа, походившего скорее на ящерицу, чем на свою мать. Она ощутила прикосновение крошечного шершавого языка. Глаза обожгло слезами. Офелия всегда плакала, когда брала на руки новорожденных; где-то на задворках сознания мелькнуло удивление, что с этими существами рефлекс сработал точно так же.

Буль-цок-кхе настояла, чтобы Офелия взяла на руки всех детенышей по очереди, и каждый из них лизнул ее в запястье, ладонь или грудь. Горловой мешок Лазурного слегка пульсировал – тот явно одобрял происходящее.

– Тц-коу-кёррр, – произнес он.

– Тц-коу-кёррр, – отозвалась Офелия.

Конечно, она хотела защищать этих малышей, несмотря на их странную наружность; она не могла даже помыслить о том, чтобы причинить им вред. Сложно было поверить, что они вырастут в высоких и умных взрослых, которых она знала, но ведь и человеческие дети рождались красными склизкими горлопанами. Наверное, существам было бы столь же сложно поверить, что из человеческих младенцев вырастают взрослые люди. Она еще раз глянула на копошащихся в гнезде детенышей; в полумраке они все выглядели для нее на одно лицо.

После полудня, когда стояла самая жара и Офелия, склонившись над кухонной мойкой, стирала мягкую ветошь, которую Буль-цок-кхе все-таки использовала, одно из существ с громким клекотом ввалилось в дом.

– Ну, что поделать, – вздохнула она.

Офелия догадывалась, в чем дело. Люди не стали ждать следующего дня, как она просила. Она не надеялась, что они послушают, но, по крайней мере, они не мешали во время родов. Она выглянула из двери, ведущей в огород, и увидела, что они идут по улице. Женщина, с которой она разговаривала, теперь была в кремовых брюках и рубашке и в широкополой шляпе; ее сопровождали еще одна женщина и двое мужчин, одетых примерно в том же духе, а также двое вооруженных мужчин опасного вида в темных защитных костюмах. Лица у этих двоих были еще краснее, чем у остальных, а из-под шлемов струился пот.

Офелия вытащила из морозильника все формы со льдом и высыпала лед в самый большой кувшин. Она заранее выжала сок из лимонов и лаймов и теперь перелила его в кувшин, смешав с водой и сахаром. Когда человеку жарко, на разумный разговор можно не рассчитывать; если она сумеет привести их в хорошее расположение духа, то, возможно, они прислушаются к голосу рассудка.

Офелия вышла на порог, чтобы встретить их, и увидела, что они с любопытством разглядывают дома по обеим сторонам улицы. Не хватало еще, чтобы они узнали про Буль-цок-кхе раньше времени. Она окликнула их, привлекая внимание.

– Заходите, я приготовила сок, – сказала она.

Они неуверенно переглянулись и приблизились; в лицах вооруженных мужчин, в каждом их жесте сквозило недоверие.

Не обращая на них внимания, Офелия оглядела остальных. Женщина, с которой она уже говорила, Кира. Еще одна, заметно моложе – или она просто ведет себя как девчонка? – чем-то неуловимо напомнила ей Линду. Мужчина, которого она уже видела, тот, что назвался главным, и еще один, коренастый и плотный, который то и дело поглядывал на молодую женщину. Подумать только, уже! Разговор еще не начался, а Офелия уже устала от этих людей.

Двое вооруженных мужчин в дом не зашли, а встали у обоих выходов. Офелия выдала им по стакану холодного сока – оба долго смотрели на нее без выражения, прежде чем сделать глоток. Остальные, озираясь по сторонам, столпились в гостиной.

– Это дом Фалфурриасов, – сообщила Кира остальным. – Участок предоставлен «Симс». – Она заглянула в спальни, явно не смущаясь присутствия хозяйки.

– Уверена? – спросил высокий мужчина. Он говорил так, словно Офелии рядом нет, словно она может не знать, где находится.

– Все верно, – сказала Офелия.

Он скользнул по ней взглядом и отвернулся, как будто увиденное ему не понравилось. Офелия сменила зеленую накидку на рубашку с бахромой на рукавах и цветными лентами, пришитыми поперек груди и спины. Для рубашки день – да и время года, если на то пошло, – был слишком жаркий, но перед этими незнакомцами ей хотелось прикрыться. Осознав, что снова испытывает давно забытое смущение, Офелия разозлилась.

– Это мой дом, – продолжила она. – Я помогала его