Шрифт:
Закладка:
— Что ты задумала? — удивилась Рози. — Ты же знаешь, что нельзя разрешать мальчикам мстить. Теперь знаешь; и я тоже знаю. И они знают, поэтому и не просят. Только грехи злобной старухи могут дать им волю.
— Ну, кое-что я все же могу им позволить, — ответила я.
— Что же? — удивилась Рози. — Я бы тоже хотела, чтоб мальчики стукнули как следует ее по голове. Но от этого у нее волосы загорятся. И это тоже будет считаться злом. А за этим может последовать наказание. Не хотелось бы, чтобы явился какой-нибудь сердитый призрак и отшлепал меня в ответ!
— Никого бить по голове мы не будем, — ответила я. — Но правдой можно тоже наказать так, что лучше б по голове стукнули.
— Как же можно наказать правдой? — удивилась Рози.
— Той правдой, что мадам Эванс скрывает, можно очень сильно наказать, — ответила я. — Мальчики любили рисовать на заборах?
— Что? — удивилась Рози.
— Ну, углем? На заборах, на стенах, и на всех неподходящих для этого поверхностях?
— Все мальчишки любят рисовать где попало, — неуверенно заметила Рози. — Особенно на свежепобеленных стенах.
— Вот и пусть порисуют, — мстительно сказала я. — Я разрешаю это завещание повторить столько раз, сколько им вздумается.
— Но зачем? — пожала плечами Рози. — Вам же достаточно одного.
— А остальные, — произнесла я, — пусть выпишут на ее стенах. На ее платьях. На ее столе. Всюду, куда она посмотрит, пусть будут копии этого завещания.
— О! Можно расписать весь дом! — вскричала Рози. — Чтоб увидело как можно больше человек. Тогда уж точно не удастся скрыть, что она сжульничала.
— Представляю себе ее ужас, — усмехнулась я. — Наверное, она будет задаваться вопросом, где еще мстительный призрак оставил это послание.
— Наверное, это будет выглядеть пугающе, — зловеще заметила Рози. — Как будто кто-то залез в ее тайник и разузнал ее стыдную и страшную тайну. И всем рассказал. И теперь все на нее пальцами будут показывать!
— О да, — согласилась я. — Пожалуй, если в моих руках будет это завещание, то ее, настоящее, можно сжечь. Уничтожить. Все равно добраться до него у меня нет никакой возможности. Она, конечно, не отдаст его мне никогда. Да и вообще никому не отдаст. Скорее, съест из вредности.
— Значит, так тому и быть! — весело воскликнула Рози. — Они согласны исписать все в ее доме!
— Знаешь, — задумчиво произнесла я. — Одну копию, раньше всех прочих, можно бы начертить на столе у законника. Ему-то точно это будет интересно. И тогда мадам Эванс не отвертится от ответа!
****
Глава 14. Помолвка
Старуха Эванс очень хотела себе магический дар.
Только небесам было известно, отчего тот не приживался.
И силы в ее крови не разгоралось.
Она не могла расшвыривать людей как кегли, и повелевать ими так, как Кристиан, тоже не могла.
Не видела будущего, не могла найти спрятанный клад. И призраки, которых по свету разгуливало немало, не раскрывали ей своих тайн. И под свое покровительство не брали.
Ничего.
А она так хотела быть хоть немного, но проницательнее обычных людей!
— Я была слишком терпелива по отношению к этой бесполезной дуре! — шипела мадам Эванс, вспоминая мать Рози.
Эта треклятая служанка с кроткими овечьими глазами!
— Я ее на помойке подобрала! Отмыла, одела! Дала работу, кров над головой! Что ей стоило дать мне живое зерно дара? — старуха все губы до крови искусала от злости. — Почему все ее подарки были как дохлые, болезненные, синюшные младенцы?!
Наверное, горничная Агата дарила доброй госпоже дары.
Наверное.
Но душа старухи была так черна и ядовита, что семена не всходили там. Как в отравленном болоте. Они падали снова и снова в подготовленную почву, но не прорастали магическими всходами.
Что растет на болоте?
Только кривые деревья.
Те из семян, что все же смогли прижиться, выросли не в дар, а в проклятье.
Иногда старуха превращалась в серую драную блохастую крысу и корчилась, ощущая на своей лишайной шкуре все болезни, что точат несчастного зверька.
Реже — в ворону.
Ту, что толком не может летать.
Мечется бестолково в небе и падает, натолкнувшись на дерево.
Проклятье позволило ей и мальчиков увидеть.
Они теперь охотились за ней, и старуха Эванс слышала их смех.
И это для нее было благо. Потому что она всегда могла спрятаться и переждать, пока их смех стихнет.
Услышала она этот треклятый смех и в своем доме.
Да что там в доме — в кабинете, куда не было допуска никому.
Как назло, разразился дождь, и больная птица-ворона была вынуждена долго мокнуть на ветке за окном, вслушиваясь в крики расшалившихся призраков.
Ей было жутко, холодно и больно.
— Что они там вытворяют, паршивцы? — шипела она. — Зачем снова пришли? Что им не спится в их могилах? Только б дом не подожгли…
От волнения у нее дух заходился. Ей не терпелось сорваться с ветки, влететь в окно, расшвырять призраков, увидеть, чем они там развлекаются.
Но она все еще помнила, как жгутся их руки. И потому сидела на месте.
Еще было страшно за дочь.
За ту дочь, что осталась при ней.
Одну поймал герцог и отправил в подземелье. Ее будут судить, и кто знает, чем ей грозит ее дерзость! Вероятно, могут и на каторгу отправить. Или даже казнят — с этим мадам Эванс смирилась очень быстро. Больно, но терпимо. И уж точно намного лучше, чем пробовать судиться и заступаться за девчонку. Это опасно; да и на глаза герцогу попадаться нельзя. Он теперь слишком много знает.
— Сама виновата, — ворчала мокрая ворона, встряхивая насквозь промокшие перья, не греющие костлявое старое тело. — Сама подначивала людей. Меня там не было, я не причем. А обвинить меня в своих бедах может всякая курица. Чтобы шкуру свою спасти. Я тут не причем.
Вторая дочь отсиживалась теперь в доме, боясь гнева людского.
Из гостиницы ее выжили со скандалом. Не без помощи мальчишки-герцога, надо полагать! Конечно, он не настаивал на выселении. Но он пришел с неудобными вопросами… И за эти вопросы девчонку выгнали вон!
— Тоже
