Шрифт:
Закладка:
Андреев ел арахис и смотрел кино в заброшенном маяке на почти пустом острове.
* * *
Среда, 13.02
Первый этаж смердел курятником. Было неясно, как чайки проникают в помещения аккумуляторной, но рассохшиеся доски устилали перья пополам с прелой соломой. И дерьмо, птичье дерьмо всюду.
Андреев переступил раскрошившийся порог. Он слушал в одном наушнике диалоги персонажей, одним глазком поглядывал на экран. Пафосная спортивная драма не стоила внимания, но он запретил себе перематывать фильмы. Пусть об этом и не узнает никто, он — честный игрок.
Из пола торчали болты и крепления, оставшиеся от старых генераторов. Пылились электродвигатели, аккумуляторы солнечных батарей, похожие на канистры. Среди спагетти нарезанных резиновых трубок валялась табличка с надписью: «Кубовая». Такого слова Андреев не знал.
В соседней комнате царствовала кирпичная печь-развалюха с калошей, засунутой в шесток. «Чтобы запекать колобки из помета», — подумал Андреев. Запах гуано закупоривал носовые пазухи. Андреев отпер ключом дверь и вышел на свежий воздух.
Чайки приветствовали его сварливым хором. Они болтали, курлыкали, охали, крякали и лаяли на каменном пятачке. В левом ухе гремели фанфары. Ветер утих, выкатилось солнышко. Андреев чувствовал себя комфортно в толстовке и дождевике.
Он обогнул пристройку из шлакоблоков, притулившуюся к основанию «Японца». Стихия не пощадила бывший продовольственный склад, обнажила рифленый каркас арматуры. Андрееву стало любопытно, чем занимается его таинственный визави внутри. Сколько ему лет, как он выглядит, какие жанры кинематографа предпочитает?
Иллюминаторы пристройки находились слишком высоко, чтобы посмотреть в них, не подтягиваясь. Вспомнив инструкции Шилиной, Андреев пошел вниз по обгаженному склону. На плечо тут же шлепнулась кучка дерьма.
Охотское море простиралось впереди, навевая мысли о затонувших кораблях, одуряя своей бескрайностью. Монотонный плеск волн вводил в транс. Буруны взбухали между булыг. Андреев завороженно шагнул к воде, под подошвой хрустнуло. Ботинок угодил в гнездо.
Чертыхаясь, Андреев поднял ногу. С мыска сочилась вязкая субстанция. Он умудрился раздавить яйцо. Облепленный крапчатой скорлупой, в гнезде лежал эмбрион. Омерзительно розовый недоразвившийся «цыпленок». Андреев видел крошечные крылышки, слипшийся пушок. Из расплющенного черепа что-то вытекало. Андреев поборол рвотный спазм.
Он отбежал подальше от места преступления и зашаркал ногой, вытирая подошву о губчатый лишайник. Наушники волочились по камням. Вдруг осознав, что птицы умолкли, Андреев обернулся.
Чайки никуда не делись. Они покрывали берег серо-белой массой и пристально смотрели на человека. Их окантованные красными ободками глаза прожигали насквозь. Клювы отворялись, но птицы не издавали ни звука. Только шорох тел, только шелест волн слышал Андреев. Внезапный алогичный страх обуял человека. В памяти замелькали кадры документальной хроники (чайки, выедающие морским котикам глаза), Типпи Хедрен, улепетывающая от обезумевших птиц.
Словно коллективная пернатая мать сверлила детоубийцу ненавидящим взглядом.
— Кыш, — выговорил Андреев. — Я не нарочно.
Он посмотрел на маяк, как бы прикидывая расстояние, отделяющее от убежища. Солнце било из-за бетонного перста, ослепляло, но Андреев различил силуэт человека, стоящего на склоне. И посеменил ему навстречу под осуждающими взорами чаек.
Заготовленная речь («Нам нельзя встречаться, но раз уж…») не пригодилась. Человек пропал. Дверь пристройки была закрыта. Птицы снова кричали и метались над маяком.
* * *
Четверг, 1.15
Это скрипела лестница. Это гудел ветер. Это стенали волны.
Тень скользнула в спальню на четвертом этаже, бесшумно легла в постель рядом с посапывающим Андреевым и огладила холодными пальцами его лицо.
* * *
Четверг, 7.11
— Что за черт?
Андреев поставил на паузу детектив, снял наушники и отложил бутерброд. Он отказался от традиционного омлета — один вид куриных яиц пробудил мерзкие ассоциации. Андреев выскребал из жестянки остатки красной икры и намазывал зернышки на галету. Тут-то он и заметил — за ночь кое-что поменялось.
Черточки, черт!
Позавчера он намалевал на кухонной стене шестьдесят черточек в шесть рядов. В понедельник и вторник он посмотрел четырнадцать фильмов, восемь фильмов вчера. Две картины — перед сном, их он не успел отметить, а значит, на стене должно быть два ряда крестиков.
Но крестиков было больше. Кто-то вычеркнул мелом лишний ряд. Отметки на бетоне напоминали маленькое кладбище.
«Дефо», — мелькнуло в голове Андреева.
Загадка для младших классов: на острове живут двое, Икс и Игрек. Если Икс не рисовал на стене, кто рисовал?
Игрек, черт бы его побрал, вы правы, дети.
Взволнованный Андреев мерил шагами кухню.
У Дефо есть дубликат ключа? Он нарушает правила? Оголодал? Изнемог от скуки?
Продукты в коробках и холодильнике выглядели нетронутыми. Так зачем загадочному соседу понадобилось нарушать покой отшельника? Это что, такая шутка? Или своеобразный флирт? Шансы мизерные, но Дефо по-прежнему мог оказаться женщиной. И конечно, лучше бы он был женщиной, чем Джеком Торрансом, сошедшим с ума в одиночестве.
Образ Николсона, крушащего топором дверь, подкинул другую, еще более тревожную мысль.
Теоретическому маньяку ничего не надо крушить. В спальне нет дверного полотна. Андреев совершенно беззащитен.
Думать о Дефо как о женщине было куда приятнее. Пораскинув мозгами, Андреев решил, что не произошло ничего страшного. Баловство, дружеское подмигивание, и только.
Он включил фильм, рукавом рубашки стер несанкционированный ряд крестиков и реставрировал вертикальные линии, зачеркнув две из них. А дожевав бутерброд, добавил к художествам штрих: написал под частоколом черточек слово «привет!».
* * *
Четверг, 12.00
К полудню от фильмов устали глаза. Хотя ночью он спал как убитый, снова клонило вздремнуть. Андреев вышел из кинозала, на этот раз не захватив iPad. Киноленты сливались в безликий Фестивальный, с большой буквы, фильм, и следовало просвежиться. Он сказал себе, что двигается в отличном темпе, при желании финиширует воскресным вечером.
Пару лет назад он установил личный рекорд, посмотрев две тысячи фильмов за год. Тогдашняя работа позволяла бездельничать. Впрочем, вопрос, что тяжелее — кропать статейки о ремонте дорог или осилить все якутские малобюджетки.
Вялое течение мыслей врезалось в плотину. Скрипучие ступеньки вывели на смотровую площадку, и Андреев опешил. Он вертел головой, но не видел ни мыса, ни моря. Лишь здравый рассудок и тоскливый плеск волн свидетельствовали, что море все еще там.
Пока Робинзон корябал в блокноте про нарратив и экспозицию, остров окутало туманом. Марево, густое, хоть намазывай на галеты, пожрало мир. Не было ни низа, ни верха, седьмой этаж вполне мог оказаться первым, и Андреев, перешагни он через перила, пошел бы по облакам.
— Офигеть, — констатировал Андреев. Он принюхался: испарения пахли сырой материей. Губы сделались солеными, как после арахиса. Ветерок обдувал щеки.
«Надо принести из кинозала планшет
