С помощью печенья для собак я без проблем заманила Мелани в переноску. Впрочем, справилась бы и без печенья — моя девочка очень послушная. Затем переложила в сумку минимум одежды, а опустевший чемодан поставила в углу патио.

Мои расчеты оказались верны — Мелани свободно поместилась в переноску. Но… Стоило закрыть дверцу, как она подняла лай. Надо поскорее уходить. Я достала блокнот и набросала короткую записку. Сначала думала написать что-нибудь Тадзиме, но вдруг она уже тут не работает? А вот родители… Как бы я к ним ни относилась, все же надо написать, что Мелани в порядке, наверняка они будут беспокоиться.

«Я забрала Мелани. Она ведь моя, верно? Рэйко». Оставила записку у будки и с сумкой в одной руке и переноской в другой покинула дом.

Дышать сразу стало легче. Должно быть, со стороны мои действия похожи на капризы обиженного ребенка. Войдя в образ, я сильнее затопала ногами по асфальту. Мелани в клетке заливалась паническим лаем. Потерпи, малышка.

Все мои рассказы о родителях — а рассказывала я о них только Рё и Рике — звучат так, будто я — несчастный, брошенный ребенок, но на самом деле родители и сейчас ищут общения со мной и даже пытаются предложить помощь. Но я наотрез отказываюсь. Правда, подсознательно, наверное, рассчитываю на их расположение. Вот и Мелани так бесцеремонно забрала, потому что знаю — родители не будут заявлять в полицию, чтобы ее вернуть.

Пятнадцать лет для собаки такого размера — все равно что семьдесят пять для человека. С завтрашнего дня надо будет подолгу гулять с ней. Нужно привести в порядок ее шерсть, нужно научиться делать массаж.

В сознании одно за другим вспыхивали все новые и новые «нужно» и «надо» — их оказалось так много, что голова пошла кругом. На мгновение — всего на мгновение — захотелось все бросить.

Вернувшись к такси, я попросила водителя отвезти меня обратно на станцию. Мелани продолжала яростно лаять — водитель несколько раз бросал на нас озабоченный взгляд, но когда мы приехали на станцию и сели на поезд до Токио, Мелани устала и уснула. Глядя на ее грустную морду, я чуть не плакала. У меня было так много возможностей съездить повидаться с ней. Но я находила тысячу отговорок, а сейчас приехала и забрала ее, потому что для моего плана она непременно нужна. Я не уверена, что сумею провернуть все в одиночку, — вот и решила взять ее с собой. Ужасно эгоистично. Наверняка всем близким я приношу лишь несчастья.

Мы с Кадзии Манако — одного поля ягоды…

Я лгала Рике, когда рассказывала о своей семье. На самом деле мои родители были очень дружными, романтичными и любящими. Да, всеми домашними делами у нас занималась Тадзима, но я принимала это как данность и нисколько не переживала из-за того, что не знаю вкуса маминой стряпни. Мы часто ели всей семьей в дорогих ресторанах, а по праздникам Тадзима готовила нам роскошные пиры. Воспоминания об этих совместных трапезах наполнены счастьем и светом. Наша семья жила богато и беспечно, никому не нужно было приносить себя в жертву ради чего-то, поэтому и дом был полон улыбок. Я училась в самой престижной в городе школе для девочек и занималась во всевозможных кружках. Также я снималась для рекламных постеров папиного отеля, а лучший номер-люкс в нем назывался моим именем. Родители гордились мной — смышленой и послушной, хотя сейчас я думаю, что их отношение было похоже на любовь к милому питомцу. Мама с папой поженились еще студентами, поэтому были моложе, чем родители большинства моих одноклассников. Они были похожи на влюбленную парочку — юные, красивые… Я ужасно ими гордилась.

Как-то весной, когда я училась в первом классе средней школы, по пути из музыкальной школы я заметила, как отец прогуливается в парке с молодой сотрудницей отеля. Мысль об отцовской неверности мне и в голову не приходила, но из детского озорства я попыталась проследить за ними — правда, почти сразу потеряла из виду… Однако этот случай никак не выходил из головы, и, отчаянно робея, я рассказала о нем маме. Она нисколько не смутилась и объяснила с улыбкой: «Папа хорошо умеет слушать и давать советы, поэтому наши сотрудницы часто просят его о помощи. Он всегда таким был, еще с университетских времен. Меня это совсем не беспокоит». Но мне папина доступность и мамина реакция показались странными. Такое чувство неправильности, неестественности, как бывает, когда в еду попадает песок и начинает скрипеть на зубах.

Я прекрасно ладила со всеми в школе, но по-настоящему близких друзей, с которыми можно поделиться тревогами, у меня не было. Отчасти потому, что моими лучшими друзьями были родители и у меня не было нужды искать кого-то еще за пределами семьи. Кроме них я только с Тадзимой могла поговорить обо всем на свете. Однако, когда я и ей рассказала о том, что я видела, она впервые в жизни попыталась уклониться от разговора с неловкой фальшивой улыбкой.

Сдаваться я не собиралась и принялась следить за отцом, наблюдать за матерью и продолжать расспрашивать Тадзиму. И наконец заметила то, чего в упор не видела прежде.

В тринадцать я вообще на многое стала смотреть иначе. Сейчас я понимаю: именно в переходный возраст расцвели как мои сильные стороны, так и недостатки. Маниакальная старательность, наблюдательность, стремление к знаниям… И сила воли, позволяющая справляться со всем в одиночку.

Как оказалось, и у мамы, и у папы было несколько любовников на стороне — и об этом все знали. Родственники, сотрудники отеля… Даже случайные знакомые. Такая специфическая модель семейной жизни практиковалась в семье еще с дедовского поколения. Среди любовников родителей были добрые дяди и тети, которые всегда мило общались со мной, приходя в гости.

И вот летом после второго класса средней школы я завела с родителями серьезный разговор: заявила, что знаю об их неверности друг другу. Поначалу они упорно все отрицали, но когда я предъявила им фото с доказательствами — тут же замолкли. В глазах засветился страх перед незнакомой стороной собственной дочери — казалось, они смотрят на чужого человека. Потом на меня еще много раз так смотрели… А вчера я прочла этот страх в глазах Рики, лучшей подруги. Значит, скоро наши пути разойдутся.

«Я по-настоящему