понимаешь, что тут может быть только или сильная, беспредельная любовь, или никакой. Завтра мы опять увидимся, тогда покажи, насколько тебе дорога натурщица Альтея.

С этими словами она исчезла в темноте, направляясь на призывные крики, раздавшиеся с того места, где стояли палатки.

— Альтея! — вскричал Гермон страстным голосом, полным упрёка, и поспешил за ней, но сгустившийся мрак принудил его отказаться от намерения догнать фракийку. Ледша также покинула своё убежище под деревом, она видела и слышала достаточно. Теперь все её чувства, все помыслы говорили ей: пришло время мести, и храбрый Ганно был готов ради неё отважиться на всё, подвергнуть свою жизнь какой угодно опасности.

XIII

На следующий день солнце ослепительно сияло, заливая своими жгучими лучами Теннис и все окружающие острова. Молодой Филатос в сопровождении большой свиты с рассветом отправился на охоту. Его добыча была обильна и богата. Он надеялся заслужить похвалу Дафны, преподнеся ей в знак особенного уважения всю эту добычу. Рабы, увенчанные цветами, должны были показать ей бесчисленное количество убитых им водяных птиц. Но вышло совсем не то, что он ожидал: вместо похвал его подвигам его попросили убрать подальше с глаз этих бедных столь легко добытых жертв человеческой жестокости. Обманутый в своих ожиданиях, оскорблённый и утомлённый бессонною ночью, отправился он на свой красивый корабль и заснул на мягком роскошном ложе так крепко, что проспал завтрак на корабле престарелого коменданта Пелусия. Пока все приглашённые сидели за пиршеством, Дафна наслаждалась спокойными часами одиночества. Она отказалась от приглашения Филиппоса, и её бледные щёки ясно свидетельствовали, как сильно подействовали на неё все треволнения минувшей ночи. Незадолго до полудня к ней вошёл Гермон, он также не присутствовал на завтраке у коменданта. После того как Альтея покинула его вчера, он вернулся прямо в белый дом, но, вместо того чтобы предаться полному отдохновению, ему пришлось всю ночь ухаживать за Мертилосом, на слабый организм которого подействовали вчерашнее оживление и суета. Ни на одну минуту не оставлял его Гермон до тех пор, пока наступивший день не принёс как будто облегчение страданиям его друга. Вернувшись в свою спальню, где его верный Биас убрал ему волосы и бороду и подал праздничную одежду, он услыхал от преданного раба известия, лишившие его спокойствия.

С твёрдым намерением сдержать слово и приехать на свидание на остров Пеликана отправился вчера Гермон после солнечного заката на пир к александрийке; он делал это довольно охотно, потому что старые друзья его родителей были ему дороги и близки. И, кроме того, он знал, как всегда хорошо и плодотворно действовала на него Дафна своим ровным и сердечным обращением. Но всё вышло не так, как он ожидал. Ему пришлось в первый раз видеть, как молодой Филатос, серьёзно добиваясь взаимности Дафны, ухаживал за ней, а её компаньонка, почтенная Хрисила, способствовала и покровительствовала в этом Филатосу. Она находила, что этот знатный юноша был подходящим мужем для дочери Архиаса, и так как ей надлежало размещать приглашённых за столом, то она поместила его рядом с Дафной и охотно исполнила желание Альтеи — иметь Гермона своим соседом. Представляя чернобородого художника Альтее, Хрисила готова была поклясться, что фракийка признала в скульпторе хорошего знакомого. Гермон же, напротив, отнёсся к знаменитой родственнице царицы Арсинои очень холодно, казалось, даже с неудовольствием. Женщин, подобных Альтее, он по мере возможности избегал. За последнее время он вращался большей частью среди народа, где он находил подходящие для своих работ модели, и держался далеко от придворных кружков, к которым принадлежала Альтея. Ему были просто ненавистны эти утончённые женщины, которые в своих прозрачных одеждах под предлогом, что им неприятно всё, что стесняет природу, легко и смело пренебрегали всем тем, что признавалось скромными македонскими женщинами за высшие женские добродетели. Быть может, происходило это потому, что эти создания составляли такую резкую противоположность его умершей матери и Дафны. Вначале способ и манеры обращения Альтеи повергли его, видавшего так много женщин, в сильное смущение, тем более что хотя, как ему казалось, он видел её в первый раз, но голос её был ему знаком. Нет, этого не могло быть, и, если бы он видел её хоть раз, он наверняка бы запомнил её золотисто-рыжие волосы и другие особенности этого во многих отношениях замечательного лица. Он скоро убедился, что они действительно никогда не видали друг друга. Ему было даже приятно чувствовать, что он находит в ней так мало привлекательного: уж, наверно, не она помешает ему рано покинуть пир и сдержать своё обещание — приехать на свидание с биамитянкой. Правда, ему с самого начала понравились молочно-белый цвет её лица и красивые формы её нежных рук и ног. Он любовался также посадкой головы и изгибом красивой шеи. Какой хорошей натурщицей могла бы служить эта стройная гибкая женщина! И вот опять показалось ему, что она похожа на ту весёлую лесбийку, с которой он провёл ночь на последнем празднике Диониса в Александрии. А между тем как различны были они между собой, если ближе рассмотреть! Та держала себя настолько же необузданно и смело, насколько Альтея — сдержанно и строго. Волосы и брови сумасбродной лесбийки были не золотистого цвета, а совершенно чёрные, и цвет её кожи был значительно темнее, — значит, сходство было только в овале худощавого лица, в прямом, красивом носе и в звуке её высокого голоса. Ни одного серьёзного слова не сорвалось с уст того легкомысленного существа, тогда как Альтея сейчас же выразила желание познакомиться с его творчеством и дала понять в разговоре, насколько она хорошо знакома с произведениями и стремлениями александрийских скульпторов. Хотя она и знала, что Гермон начал своё художественное поприще на Родосе и что он стоял во главе нового художественного направления, но сделала вид, что сочувствует старой школе, и сумела заставить его высказать всю сущность его художественных стремлений.

С нескрываемым удивлением, точно ей открывали истину, которую она страстно желала знать, слушала фракийка его объяснения нового для неё направления, стремящегося только к правде и реальности. Хотя она возражала и, по-видимому, не соглашалась с его мнением, но выражение её подвижного лица скоро выдало ему то, что она уже колеблется и мало-помалу переходит на его сторону. И мысль убедить её придала ещё большую горячность его речам, хотя она не легко поддавалась, находя всё новые и остроумные возражения. Как только он или она называли какое-нибудь известное художественное произведение, она тотчас же