— Ты её ненавидишь, — прервал он её.

Казалось, всё спокойствие покинуло её, и обыкновенно мягкие и нежные глаза загорелись недобрым огнём, когда она вскричала:

— Да и ещё раз да! Всеми силами моей души ненавижу я её и радуюсь этому чувству. Она давно мне уже противна, но со вчерашнего дня я питаю к ней такое отвращение, какое можно чувствовать к пауку, в которого она может воплощаться, к змее и жабе, к греху и лжи.

Никогда ещё Гермон не видел спокойную дочь Архиаса в таком возбуждении. Только соединение двух сильных чувств — любви и ревности — могло довести её до такого состояния. Он удивлённо стал всматриваться в её лицо, и она показалась ему столь же прекрасной, как готовящаяся к бою Афина Паллада. Дафна же продолжала:

— И она, этот отвратительный паук, уже наполовину поймала тебя в свои сети. Во время грозы — так рассказал мне наш домоправитель Грасс — потащила она тебя под открытое небо, подвергая тебя гневу Зевса и других богов и презрению всех почтенных людей, потому что кто ей предаётся, того она портит, у того она, подобно жадным гарпиям, высасывает из души всё, что в ней есть высокого и благородного.

— Но, Дафна, — испуганно вскричала, подымаясь с места Хрисила, — должна ли я тебе напомнить о сдержанности, которая отличает эллинов от варваров, а особенно греческих женщин…

Дафна прервала её недовольным тоном:

— Кто сдержан и умерен в борьбе с грехом, тот уже наполовину предался злу. Ведь ещё не так давно погубила она бедного Менандра, молодого супруга моей дорогой Исмены. Ведь ты, Гермон, знаешь их, но вряд ли достиг тебя слух о том, как она отняла его у жены и ребёнка. Она завлекла его на свой корабль, для того чтобы месяц спустя ради другого оттолкнуть от себя. Теперь он вернулся к своим, но рассудок его омрачён, и он принимает свою жену за ожившую статую Исиды. Вид его внушает всем ужас и сожаление. Теперь приехала она сюда с Проклосом и нашими друзьями из Пелусия. Чем может быть для неё её старый спутник?! Но зато ты тут, Гермон, и на тебя-то она закидывает теперь свои сети. Вот ещё недавно, когда я спала, мне снилось… да нет, не только во сне, но и наяву носятся в воздухе передо мной противные серые нити, испускаемые этим вышедшим на добычу пауком, и застилают мне дневной свет.

Она остановилась, потому что её прислужница Стефаниона доложила ей о прибытии гостей, и вслед за тем всё весёлое общество, пировавшее на корабле коменданта Пелусия, вошло в палатку. Альтея находилась также среди них, но она как будто не замечала Гермона и делала вид, что очень занята Проклосом. И в то же время её живые голубые глаза осматривали всё кругом, и ничто не скрылось от её взоров. Когда она приветствовала Дафну, она заметила, как горели её щёки после разговора с Гермоном. А в каком замешательстве стоял он перед дочерью Архиаса, с которой ещё вчера так просто и дружески обходился, как с сестрой! Каким недальновидным и близоруким был этот знаменитый художник! Более четверти часа на последнем празднике Диониса носил он её, Альтею, подобно ребёнку, на своих сильных руках, а теперь, несмотря на свои зоркие глаза скульптора, он не узнавал её. Как, значит, сильно меняет окраска волос и сдержанное обращение. Или, быть может, воспоминание об этих безумных ласках вновь пробудилось в нём, и вот почему он был так смущён. А если бы он знал, что её спутница Нано, которую он тогда угощал устричным паштетом, была сама царица Арсиноя! Когда-нибудь она ему это скажет, потом, когда он её узнает. Но будет ли это когда-нибудь? Теперь между ней и скульптором встала дочь Архиаса, на которую она сама, безрассудная, указала Гермону. Ну, да всё равно, он нуждался в ней для своей Арахнеи, и, что бы там ни было, стоит ей только протянуть руку, если в Александрии не будет лучшего развлечения, и он будет ей принадлежать. Теперь ему нужно было внушить опасение, что желаемая модель лишает его своего расположения, притом же на глазах Филиппоса и его строгой супруги нечего было и думать продолжать своё вчерашнее заигрывание. Лучше приберечь его до более удобного времени. Весело и непринуждённо вмешалась она в общий разговор, к которому присоединился и Мертилос. Когда же Дафна согласилась на приглашение Филиппоса и его супруги сегодня, пользуясь светлой лунной ночью, отправиться с ними в Пелусий, Альтея предложила Проклосу пройтись с ней по саду. Направляясь к выходу и проходя мимо Гермона, она уронила своё опахало и, бросив многозначительный взгляд на Дафну, шепнула ему в то время, когда он, подняв опахало, подавал его: «Скоро же, как я вижу, воспользовался ты тем, что узнал от меня о состоянии её сердца». И, громко рассмеявшись, она сказала, обращаясь к Проклосу:

— Вчера ещё утверждал наш молодой художник, что муза избегает богатства, но, видно, успехи его богатого друга Мертилоса заставили его за одну ночь изменить своё мнение.

— Лучше было бы, измени он так же быстро своё направление в искусстве! — ответил Проклос.

Оба покинули палатку, и Гермон вздохнул с облегчением. Итак, она считала его способным на всякую низость, Дафна была права: мнение, которое она высказала об Альтее, было не преувеличено. Ему нечего было больше опасаться её чар, хотя теперь, когда он вновь её увидал, он лучше понял, насколько сильны они были. Да, каждое движение её гибкого тела могло приводить в восторг глаз художника. Только взгляд её, когда в нём не светилась любовь, был слишком резок, а тонкие губы, когда она не смеялась, открывали её белые острые зубы, точно у той волчицы, которую он видел в клетке среди других диких зверей у царя. Да, ещё раз Дафна права. Ледша гораздо лучше подошла бы как натурщица для Арахнеи. Всё в этом гордом и красивом создании было естественно и правдиво. Даже её резкость и суровость прекрасно гармонировали с её строгой красотой. А каким страстным огнём могли загораться её тёмные глаза. Безумец, как мог он, поддавшись минутному увлечению, потерять Ледшу, которая так хорошо подходила, по его представлению, для воплощения образа Арахнеи. Присутствие Мертилоса пробудило