Шрифт:
Закладка:
– Забрать в лабораторию трости Соболева – дело, конечно, хорошее, – неожиданно согласился Кошкин. – Так и поступим, если с Лезиным ничего не выйдет. Но сперва его нужно проверить как следует – а с Соболевым не спешить.
– Согласен с вами всецело, Степан Егорович! – горячо поддержал Воробьев. И Кошкин видел, как он борется с собой, прежде чем решиться снова спросить. – Только я вот думаю… зачем Лезину вовсе убивать вдову Соболеву? Какой, так сказать, мотив? С пасынком ее – понятно. Знал о завещании в свою пользу и, видя, что мачеха еще полна здоровья и на тот свет не собирается, решил дело поторопить. Вот он натуральный мотив! А Лезин? Какая ему выгода от смерти Соболевой?
Кошкин охотно поделился соображениями:
– Я ведь говорил вам уже, Кирилл Андреич, что связи в нашем деле решают все. Вот и я встретился давеча с некоторыми осведомленными людьми да выяснил, что женат Григорий Лезин не был никогда. Ни на генеральше, ни на ком другом. Он нам соврал. А значит, и состояния генеральской вдовы, на которую он ссылался, заполучить не мог. Однако Лезин действительно разбогател, и разбогател сильно. Основная часть, я полагаю, перетекла со счетов Глебова, ибо спасти его от суда после убийства актрисы, господин Лезин, разумеется, решил не просто так. Он занимался банальным шантажом в отношении Глебова все эти годы, а тот платил ему за молчание.
– Гутман так платить ему бы не смог, а потому на его сторону Лезин и не встал… – согласился Воробьев.
– Вот именно. Однако я пошел дальше пустых предположений и выяснил, когда на счета Лезина поступало больше всего средств. Представьте себе, одна из самых крупных сумм была перечислена десять лет назад. Через три месяца после нападения на дом Бернштейнов.
– Полагаете, нападение Лезин организовал? – недоверчиво спросил Воробьев.
Недоверчивость эту Кошкин мог понять. Предположение было диким. А главное, спустя столько лет, найти доказательств, подтверждающих вину Лезина, едва ли удастся. Только если тот окажется столь глуп, чтобы держать в своем доме какие-то из вещей, украденных тогда у Бернштейнов. А это вряд ли.
– Лезин был доносчиком, – все же объяснился Кошкин, – люди этой профессии обычно связаны как с полицией, так и с уголовниками. Тем и ценны. А среди уголовников бывших сидельцев да каторжан немало, сами понимаете. Если Лезину задаться целью напасть на дом Бернштейнов – думаю, ему удалось бы это провернуть. Не самому и не лично – а руками каторжан. Непонятно, правда, зачем, и отчего так жестоко… возможно, чем-то Бернштейны ему насолили. А возможно, дело лишь в деньгах. Как бы там ни было, в ноябре 1893, после того, как узнала правду о Гутмане, Алла Соболева вполне могла пойти за ответами лично к Лезину. Могла угрожать, что всем расскажет, кто действительно убил актрису двадцать восемь лет назад, и кто помогал укрыть истинного виновника. И если спившемуся Глебову, надумай он раскаяться, едва ли поверили бы в полиции – Лезин это понимал – то Алле Соболевой со связями, которыми обладает ее пасынок, могли поверить вполне! И сытой красивой жизни господина Лезина пришел бы конец. Чуете, куда я клоню?
Глава 20. Саша
Фикус в рыжем глиняном горшке стоял прямо на брусчатке под открытым небом, в паре шагов от крыльца. Стоял, а его большие глянцевые листья отражали тусклое осенние солнце и колыхались на ветру, грозя переломить ствол.
Тот самый фикус, который дарил Кирилл Андреевич. Определенно тот самый!
Саша с Леночкой и детьми только что вернулась с прогулки – никто на растение внимание не обратил, а Саша остановилась, как вкопанная. Тотчас вернулась мыслями в полицейский экипаж, в котором ехала с господином Воробьевым, вспомнила все те слова, которые он говорил, и еще раз испытала жгучий стыд за то, что сбежала. Саша давно уж пожалела, что сбежала. Иначе стоило отреагировать. Ведь, насколько она могла судить, Кирилл Андреевич признавался ей в своих чувствах, открылся, а она… С той поездки прошло два дня, Кирилл Андреевич о себе знать не давал. Оно и не удивительно: вероятно, Саша нанесла ему глубокую обиду, и он теперь знать ее не хочет.
Но растение все-таки принес.
Дабы убедиться, что ей не мерещится, Саша подошла и, сняв перчатку, осторожно погладила холодный лист, потом другой. Нет, не мерещится.
– Откуда он здесь?.. – пораженно спросила она у швейцара.
– Господин принес, – пожал плечами тот. – Подарок мол – а кому да от кого, не сказал. Ежели вам, Александра Васильевна, нравится, то к вам и отнесу в комнаты, коль прикажете. А то Юлия Михайловна увидали, велели вынести.
Еще не дослушав, Саша часто закивала. Сказала тотчас нести растение к ней, в ее гостиную. А там, подтащив горшок поближе к окошку, сама рассеянно опустившись на стул рядом, долго еще гладила его листья и рассматривала со всех сторон.
Мысли ее были беспорядочны и крутились вокруг дарителя сего цветка.
Хотя и мысли эти казались Саше преступными: он ведь женат, выходит. Он сам так сказал. Признался, ничуть не скрываясь. Понимание это бесконечно смущало Сашу и расстраивало. Какую же роль он отводил ей, если женат? При этом на дурного человека Кирилл Андреевич ничуть не похож, и плохого ей никогда не делал. Вот даже фикус этот принес так, чтобы не вызвать у ее родных лишних вопросов. Ведь если б к цветку была приложена записка с ее именем, она бы просто со стыда сгорела!
А потом Саша припомнила, что господин Воробьев не просто женат, он обмолвился, что жена ушла от него. Вероятно, он теперь свободен. Или будет свободен вскорости. В конце концов, наличие у человека предыдущего брака еще не конец света. Даже матушка Саши была замужем до отца – и ничего!
Да и самой Саше ведь уже двадцать шесть. Она не молода. Всего неделю назад и помыслить не смела, что вовсе сможет кого-то заинтересовать. А тут Кирилл Андреевич… Ему всего чуть за тридцать, кажется. При хорошей, ответственной должности. Мужчина с положением. Он, конечно, нелепый, но… пожалуй, очень мил. Не красавец, как Ганс или Степан Егорович, но все-таки мил. И очки ему даже идут. А на внимание красавцев ей с ее внешностью и в ее возрасте рассчитывать просто нелепо…
А еще, оказывается, у Кирилла Андреевича есть