епископ, после произнесения было подвергнуто, очевидно, автором новой литературной переработке ввиду важности его содержания, почему в сравнении с остальными двумя представляет большую степень достоинства[787] не только по обилию и важности мыслей, но и по их классически художественному выражению.

За этими первенцами его красноречия следуют два Слова на Юлиана, сказанные в год смерти последнего (363 год). Хотя автор в начале первого Слова и замечает, что он будет говорить «не по подражанию мерзким речам и суесловию»[788], то есть не по правилам языческого ораторства, что «вся сила и ученость века сего во тьме ходит и далека от света истины», тем не менее справедливость требует сказать, что в этих Словах более, чем в других, более, чем вообще во всех творениях Григория, отражается влияние на него ораторства классического. Здесь Григорий panegyrico modo, modo judiciali, turn deliberativo dicendi genere, procedit[789], как замечено еще древними, то есть это не что иное, как настоящие обвинительные (στηλιτευτιχοί) судебные речи, составляющие, как иронически выражается сам Григорий, памятник Юлиану «выше и славнее столпов Иракловых»[790], воздвигнутый великим защитником Церкви Христовой в противовес, как это видно из самых Слов, панегирикам Юлиану, составленным около того же времени Ливанием, Евнапием, Каллистом, Зосимой и другими языческими ораторами. Несправедливо ставить в вину Григорию, как делали иногда, страстность и запальчивость этих обвинительных речей. Григорий здесь не обнаруживает христианской кротости, но его резкие отзывы и порицания становятся совершенно понятны, если принять в соображение, что в это время весь христианский мир был полон ужаса, возбужденного преследованиями Юлиана: естественно было в речах христианского оратора сказаться общему чувству негодования. Во время борьбы не на жизнь, а на смерть между христианством и язычеством, какая предпринята была Юлианом, невозможно было ожидать хладнокровной оценки язычества со стороны христианских учителей.

Первое Слово обозревает факт за фактом всю жизнь Юлиана, в особенности его мероприятия против христианства; второе излагает обстоятельства его смерти и общую оценку его личности и деяний. Несмотря на такой характер этих Слов и на то, что они не были произнесены (что видно уже из самого их объема), оба Слова являют собой памятники ораторства церковного, так как возвышенная христианская нравственная тенденция пронизывает их от начала до конца и объяснение событий из жизни Юлиана постоянно обставляется частными мыслями, относящимися к области христианского нравоучения.

Почти одновременно с этими Словами произнесено Григорием первое Слово о мире – по поводу воссоединения с епископом Назианзским, отцом св. Григория, монахов, отделившихся было от него по причине подписания старцем полуарианского символа веры. Горячее желание этого воссоединения Григорий высказывал еще в Слове на Юлиана[791]; теперь, когда это желание его исполнилось, проповедник приветствует его как благо Церкви. После вступления, в котором проповедник хвалит назианзское монашество и говорит о значении учительного слова в христианстве вообще и в частности для него самого лично, он произносит «благодарение» Богу за состоявшееся воссоединение отделявшихся и предлагает «увещание» к всегдашнему миру в Церкви. Говоря об отделившихся от единства Церкви в Назианзе, избравших для себя пастырей независимо от местного епископа, и о том, что при воссоединении эти пастыри были приняты с любовью, как поставленные ради благочестия и в пособие страждущему Православию, ибо хотя они и возмутились за отеческое наследие, но возмутились братски, а не злонамеренно, проповедник замечает: «Вражду их мы не похвалили, но ревность одобрили, ибо несогласие за благочестие гораздо лучше согласия по какой-либо страсти. Таким образом самую потерю обратили мы себе в приобретение, покрыв любовью умышленное ими против нас и в том одном изменив порядок, что не благодать последовала за избранием, но избрание за благодатью…»[792]. Учение о мире изложено в кратких чертах, но сильно и полно. Необходимость его доказывается, во-первых, обязательностью для людей подражать Богу и «существам божественным». Затем – с прекращением мира и мiр перестает быть мiром. Миром поддерживаются, а от несогласия приходят в расстройство города, царства, войска, дома, супружества, дружеские союзы. Но не всяким миром надобно дорожить. Есть прекрасное разногласие и самое пагубное единомыслие; должно любить добрый мир, имеющий добрую цель и соединяющий с Богом. Не хорошо быть и слишком вялым, и слишком горячим, по мягкости нрава со всеми соглашаться и из упорства со всеми разногласить. Когда идет дело о явном нечестии, тогда должно лучше идти на меч и огонь, не смотреть на требование времени и властителей и вообще на все, нежели приобщаться лукавой закваски и прилагаться к зараженным. Всего хуже бояться чего-либо более, чем Бога, и по сей боязни служителю истины стать предателем учения веры и истины. Но когда огорчаемся по подозрению и боимся, не исследовавши дела, тогда терпение предпочтительнее поспешности и снисходительность лучше настойчивости. Лучше и полезнее, не отлагаясь от общего тела, как членам оного, исправлять друг друга и самим исправляться, нежели, прежде времени осудив на отлучение и тем разрушив доверенность, потом повелительно требовать исправления, как свойственно властелинам, а не братиям.

После Слов против Юлиана и о мире в истории проповеднической деятельности Григория существует пробел в целых шесть лет (363–369 годы). Судя по тому, что, по словам самого Григория в надгробном Слове младшему брату своему Кесарию (369 год), этот последний жаловался, что Григорий скрывает дар слова, и затем этот дар открылся на нем (то есть по случаю смерти Кесария), а также судя по тому, что данное Слово Григорий называет начатками своих речей[793], можно думать, что в этот шестилетний период св. Григорий или вовсе не говорил проповедей, или говорил очень мало. Подобным образом в «Слове по рукоположении в епископа Сасимского» Григорий говорит, обращаясь к Василию: «Вот тебе сверх прочего и Слово, которого ты, зная, домогался и которое хваля осыпал меня, коснеющего в безмолвии, частыми и густыми снегами слов твоих…»[794]. В «Слове защитительном по возвращении» подобным образом проповедник говорит: «Разрешено тобой [отцом Григория, через посвящение во епископа] мое молчание, на которое ты жаловался»[795]; и еще: «Доселе не уделял я слов моих даже друзьям и братьям»[796].

К 369 году относятся надгробные Слова младшему брату Кесарию и сестре Горгонии. В первом из них после приступа, в котором проповедник определяет характер своей речи и намечает ее содержание, он сначала говорит о родителях почившего – не для того, чтобы восхвалить их, а для того, чтобы из их свойств объяснить отчасти добродетели Кесария, затем рассказывает историю образования Кесария и его служебную карьеру. Тогда как сам