не знает путей и мужчин, и женщин так, как я. Разве что еще ты.

Она улыбнулась.

— Но и это не все. Если бы я стал знатным вельможей, как хотел, я бы сторонился тех, кого полюбил.

— А ты кого-то любишь?

— Африканка-рабыня стала моей подругой, — ответил я, стараясь унять сердце. — Если бы я остался придворным высокого чина, то вряд ли проводил бы с нею больше времени.

— Рада слышать, что ты нашел любовь, несмотря на такую перемену.

Я взглянул на нее. Это была прежняя Фереште, но более спелой красоты. Тонкие морщинки легли вокруг ее рта, но теперь она была зрелой женщиной, и ее прелесть обволакивала меня, как сладостно благоухающее облако.

— А что у тебя? Может, лучше было остаться в доме мачехи?

Она печально улыбнулась:

— Я вышла бы за первого, кто предложил, все равно, что я об этом бы думала. Сомневаюсь, что была бы счастлива.

— А сейчас ты счастлива?

— Более или менее.

— И ты нашла любовь?

— Нет, — ответила она. — Какой мужчина захочет взять в жены проститутку? Но я нашла многое другое — например, свою дочь, которую люблю всем сердцем.

Надежда, охватившая меня, была огромна, я не смел даже заговорить. Что, если милостью Божией Фереште уехала в Мешхед, потому что была беременна моим ребенком? Маленькая девочка с чудесными темными глазами Джалиле ворвалась в мои мысли. Безмолвно я просил Бога, предлагая Ему любую жертву, какую Он пожелает.

— Сколько ей?

— Шесть.

Я вздохнул: слишком маленькая, чтоб быть моей.

— Какой чудный возраст!

Слуга просунул голову в дверь и известил о появлении другого посетителя.

— Друг мой, я хотела бы еще побыть с тобой, но ради моей дочери я должна вернуться к своему занятию. Может быть, ты придешь снова?

— Непременно, — сказал я, — но позволь мне сказать, почему я здесь. Меня прислала Султанам. Ты наверняка слышала о нынешних сложностях во дворце.

— Я слышу о них все время. Я уже получила от нее письмо с просьбой помочь тебе, но она назвала тебя Джавахир.

— Это мое дворцовое имя. Скажи: ты знаешь Хассанбека?

Понимающая улыбка заиграла на ее губах.

— Хассанбек славный, но не храбрый. Он дрожит от страха, что будет убит, когда надоест шаху.

— А он не хочет перемены положения?

— Нет, он верен. Однако женщин тоже любит.

Я подумал: как сложно узнать подлинное лицо мужчины, если не знаешь, как он выглядит в разных местах.

— Что он говорит о шахе?

Она помедлила.

— Очень мало. Если он буянит, чаще всего говорит одну вещь — ужасно невежливую.

— Какую именно?

— Что шах жиреет, как свинья, а наружу ничего не выходит.

Я фыркнул. Такая откровенная, острая на язык Фереште мне и помнилась.

— Полагаешь, это может человека разозлить вплоть до убийства?

Она засмеялась:

— Без сомнения.

— И как шах лечится?

Насторожившись, Фереште глянула на меня. Я и не хотел, чтоб она вела себя иначе. Нет ничего опаснее беспечного осведомителя.

— Зачем тебе это знать?

— Султанам просила меня выяснять о сыне все, что можно. Можешь проверить у нее, если не доверяешь мне.

— Обязательно.

— Ты сможешь расспросить Хассана о шахе?

— Наверное. — По глазам я видел, что она подумает об этом.

— Я буду благодарен тебе за любую помощь, Фереште. У тебя небесное имя, но ты и земной ангел.

— Глаза у тебя по-прежнему добрые, но рот стал хитрым. Хвала Господу! Несмотря на все перенесенное, ты изменился к лучшему.

Неудивительно, что Хассанбек появлялся так часто! Фереште умела заставить мужчину чувствовать себя в нежных объятьях, даже не прикасаясь к нему. Уходя, я вспоминал, какой бархатистой когда-то была ее кожа под моими пальцами и как ее глаза, словно темные колодцы, отражали в себе мои страдания. А теперь эти глаза, как и мои, были настороженными.

Несколько дней спустя я получил короткое зашифрованное письмо от Фереште, написанное, скорее всего, писцом, потому что в те годы, когда я ее знал, она не умела ни читать, ни писать. Там говорилось:

«Помнишь тот случай, о котором я упоминала? Друг сказал мне, что лекарство — специально приготовленные пищеварительные пилюли. Ты не мог бы помочь мне достать немного для моей матушки?

С Божьей помощью они сильно бы облегчили ее страдания».

Когда я рассказал об этом царевне, она была взволнована новостью — впервые с того дня, когда мы заключили наш договор.

— Теперь я понимаю. А ты?

— Должно быть, пилюли имеют слабительное действие.

— Верно, и все же там что-то еще. Опиум чего только не вытворяет с кишками. Если шах взаправду пристрастился, у него, скорее всего, многодневные запоры.

Лицо Пери внезапно озарилось.

— Я только что вспомнила один из стихов Саади!

Желудок есть всегда столица тела:

Она прекрасна, очищаясь то и дело.

Когда же заперты ее врата засовом,

То даже гордый дух в отчаяньи суровом.

Но, настежь их открыв и не сумев закрыть,

О жизни можешь вскоре позабыть.

— Как искренне! Никогда не слышал ничего подобного, — сказал я.

— Саади не медлил написать о чем угодно, даже о кишках.

— Какое буйное воображение — газу не занимать.

Она рассмеялась:

— Но как нам добраться до шахских пилюль?

Аптекарь во втором дворцовом переходе изготавливал все лекарства, нужные обитателям дворца. Евнухи доставляли заказы в женскую половину и в покои шаха.

— Хороший вопрос. Уверен, что его лекарства проходят особую проверку на безопасность.

— Притворюсь, что у меня неладно с желудком, и закажу такие же лекарства от несварения — посмотреть, как они выглядят. Между тем постараюсь выяснить, кто их доставляет ему.

Следующим вечером я