Шрифт:
Закладка:
В 1961 году исполнилось 25 лет моей литературной деятельности в Москве, а в так называемой «большой прессе» едва ли насчитается 25 статей, заметок, рецензий на мои книги. <…> меня с полным правом можно назвать писателем-невидимкой! (Петровский 2006, 328).
Как и Баума, Волкова оценили по его ранним произведениям, а потом предпочитали не замечать, отметая как непрофессионального писателя-дилетанта, не заслуживавшего серьезного внимания. Подобное отношение сохранялось в мире детской литературы и после его смерти. За период с 1940 по 1960 год Волков, опубликовав десяток книг в разных жанрах, удостоился лишь семи рецензий. Когда в 1960‐е годы начали выходить продолжения серии о Волшебной стране, они привлекли больше внимания, но тоже заслужили лишь единичные отзывы в советской прессе. Галкина утверждает, что, посвятив боле пятидесяти лет литературному труду, Волков собрал всего сорок шесть рецензий на свои опубликованные книги (2006, 8). Любопытно, что преклонному возрасту писателя и месту его рождения пресса уделила больше внимания, чем его вкладу в советскую детскую литературу.
Тот факт, что первая версия «Волшебника Изумрудного города» получила в 1939 году скудные отзывы, не столь удивителен. После долгих проволочек в издательстве книга была напечатана лишь в середине сентября – в дни вступления советских войск в Польшу. Само собой, детская литература в это время никого особенно не интересовала. Четырьмя годами ранее появление переделанной Алексеем Толстым сказки Коллоди «Пиноккио» – «Золотой ключик, или Приключения Буратино» – было встречено совершенно иначе: три рецензии в «Правде», главной советской газете, две в журнале «Детская литература» и полдюжины в иностранных газетах, включая те, что издавались в Праге и Братиславе (Петровский 2006, 315). Кроме того, Наталья Сац, директор Центрального детского театра в Москве, уже на следующий год поставила сказку Толстого на своей сцене. Очевидно, что отсутствие внимания к первой книге Волкова объяснялось не тем, что он пересказал иностранную сказку, но, скорее всего, тем, что опубликовал он ее в неподходящее время, а также, что, вероятно, еще важнее, отсутствием у начинающего автора статуса в мире детской литературы.
Волков не только был обойден вниманием критиков и составителей хрестоматий, его почти не замечали и исследователи детской литературы. В 1961 году литературовед Исай Рахтанов написал небольшое предисловие ко второй исторической повести Волкова «Два брата», а в 1962‐м опубликовал короткую критическую статью, которую впоследствии дополнил и превратил в одну из глав книги «Рассказы по памяти», где он отдает дань уважения умению Волкова писать волшебные сказки. Рахтанов утверждает, что, хотя вольный пересказ Волковым сказки Баума стал его первой публикацией, начинающий автор обладал к этому времени богатым жизненным опытом, в том числе был профессором математики, и это помогло ему стать первоклассным детским писателем, вроде Льюиса Кэрролла (1966, 42–44). Далее Рахтанов, развивая свою точку зрения, впервые приводит отрывки неопубликованной переписки Волкова с Маршаком и Макаренко и завершает главу коротким обзором других книг Волкова, в том числе и его исторических повестей.
Совершенно очевидно, что статья Рахтанова была призвана содействовать укреплению статуса Волкова как советского детского писателя, но, увы, она не имела должного эффекта. В 1976 году Евгений Неёлов отмечал, что о Волкове пишут «скупо и мало», но объяснял это тем, что его серия о Волшебной стране еще не завершена (1967, 137). Первую попытку дать литературоведческий анализ вклада Александра Волкова в русскую детскую литературу на фоне произведений других писателей предпринял в 1986 году Мирон Петровский, уважаемый украинский исследователь детской литературы, в работе «Книги нашего детства». Посвятив исследование таким мастерам, как Чуковский, Маяковский, Маршак и Толстой, Петровский завершил книгу главой о Волкове и тем самым впервые поставил его в один ряд с известными и влиятельными литераторами и, пусть и с опозданием, отдал должное его заслугам – подобного признания писатель был при жизни лишен.
Советизация переработанного «Волшебника» Волкова
Те немногие ученые, которые проявляли интерес к творчеству Волкова, прежде всего обращали внимание на самую популярную его книгу «Волшебник Изумрудного города». Учитывая историю ее публикации, не приходится удивляться, что большая часть исследований отражала взгляды времен холодной войны и предполагала оппозицию: советское/социалистическое vs. американское/капиталистическое. Начиная с 1930‐х годов педагогическому и идеологическому содержанию детской литературы придавалось равное значение. Исследования, в которых предпринимались попытки выявить и объяснить разницу между американской и советской версиями страны Оз, большей частью сводились к стереотипам и обобщениям, касающимся обеих культур.
Чтобы определить идеологическую ценность книги, советские и российские критики активно искали в пересказах Волкова глубинный смысл. Хотя они немного по-разному характеризуют достигнутые им результаты, эти исследователи не идут дальше общих высказываний и поверхностных оценок того, как Волков якобы очистил книгу от капиталистического подтекста – который на самом деле трудно обнаружить у Баума – и наполнил ее, как и полагалось истинно советскому писателю, здоровыми социалистическими ценностями, создав таким образом совершенно новую историю, пригодную для советских детей. Так, в 1976 году советский журналист Адриан Розанов высказал предположение, что версия Волкова
обрастает неожиданными подробностями, приобретает новую окраску, новую идейную направленность. Во главу угла ставится убежденность в том, что дружба, честность и справедливость одолевают все невзгоды (1976, 19).
Чтобы произведение Волкова было признано подлинно советской детской литературой, оно должно было содержать яркие ролевые модели, социалистическую тематику и другие педагогические достоинства, а не просто служить для развлечения. Поэтому Борис Бегак, литературный критик и специалист по детской литературе, настойчиво перечисляет достоинства книги Волкова, которая, по его мнению,
учит активности, мужеству, стойкости, находчивости. Учит доброте и верности. Учит фантазии и юмору. Ведь и то и другое очень нужно детям, и то и другое исподволь расширяет их кругозор, формирует личность (1989, 71).
Критик отмечает и то, что, в отличие от книг Баума о стране Оз,
в «Волшебнике» <…> господствует, однако, иная тональность. В ней преобладает простодушие. Ирония, скепсис как бы исчезают под ласковым взглядом маленькой героини (1989, 67).
Борис Бегак также спешит отметить, как мало от Баума осталось в версии Волкова. В то же время Мирон Петровский утверждает обратное и пишет, что на самом деле текст Баума легко узнаваем под переработками Волкова (2006, 367). Более того, Петровский подвергает сомнению утверждение самого Волкова о том, что он очистил текст Баума от буржуазной морали, о чем
