— Олег, я, конечно, уважаю твои ко мне симпатии, но ты же здравомыслящий человек, должен понимать, что ничем хорошим это в случае поножовщины не закончится. Сколько их — и мы вдвоём? Мне даже будет удобнее, если ты не станешь путаться под ногами. Тем более тебя на воле ещё кто-то ждёт, а я одинок как перст.

Сказал — и вспомнил о письме от Вари во внутреннем кармане. Тут же встал ком в горле. Вот, нашлась одна живая душа в целом мире, кому я небезразличен, и то разлучила нас неволя. Вернусь ли я к ней? Да и если вернусь через шесть лет, примет ли она меня? Может, уж и замуж к тому времени выскочит. Или уйдёт на фронт какой-нибудь медсестрой… И, не дай бог, там погибнет.

А у меня хрена с два получится предупредить товарища Сталина о нападении фашистской Германии 22 июня 1941 года. Ежов, вот он да, в курсе всех будущих событий. Но станет ли он что-то предпринимать по усилению вооружённой мощи СССР? Чует моё сердце, для него первостепенная задача — спасти свою задницу, если только он вообще поверил моим предсказаниям. С него станется и государственный переворот устроить, да и самому занять место вождя. Только рискнет ли? Да и пойдут ли за ним военачальники? Что-то я очень в этом сомневаюсь. На месте Ежова я по-тихому с первой подвернувшейся под руку рабочей поездкой свалил бы за границу и затаился бы в какой-нибудь Мексике или Бразилии. Правда, Троцкого и там достали. Так нехрен было свои пасквили оттуда строчить, затаился бы — глядишь, и живой остался бы.

Ладно, это проблемы больших дядек и властей предержащих, моя задача — выжить после вечернего толковища. Жаль, физическая форма не на пике, истощила меня тюремная и лагерная жизнь, да и тренировки забросил, на них, честно говоря, сил уже не остаётся. Но ничего, мастерство, как говорится, не пропьёшь, может, ещё и прорвёмся. Чеченских боевиков мочили в рукопашной, а уж они-то всяко пострашнее будут лагерных урок.

Чем быстрее темнело, тем почему-то спокойнее я становился. И к тому моменту, как вышел к заснеженной площадке перед восьмым отрядом, чувствовал себя словно Будда в момент медитации. Пока никого не видно, вон кто-то быстро пробежал в барак, но, похоже, по своим делам. Встал под фонарным столбом, наверху лампочка в жестяном абажуре покачивалась на слабом ветру, и тусклый круг света двигался следом туда-сюда, в свете которого нехотя падали редкие снежинки. Доносился шум работающего бензогенератора. Несколько таких бензогенераторов обеспечивали электричеством весь лагерь, но на ночь вроде оставляли один, поскольку в бараках свет тушили. Мы-то, считай, при цивилизации, а сколько людей безвылазно живут и работают на дальних разработках месторождений, ночуя в землянках и питаясь чуть ли не древесной корой…

Непроизвольно вытащил из внутреннего кармана ватника фотографию Вари, подумав, зачем-то переложил её в карман штанов. Только позже я понял, какое это правильное решение. А в тот момент снова вспомнилось время, проведённое рядом с комсоргом порта.

Из воспоминаний меня выдернул скрип снега под множеством ног, а затем я увидел нарисовавшиеся в сумраке тени. Одна, вторая, третья… Ого, да тут их полсотни, никак не меньше.

— Смотри-ка, Стальной, не очканул,[29] пришёл.

Говорившего я видел до этого пару раз мельком, но, судя по всему, не он держал масть среди толпы пришедших на толковище блатарей. Урки с долей уважения косились на небритого здоровяка, к которому и обращался зэк. Коля Стальной был выше меня чуть ли не на голову, косая сажень в плечах, без рукавиц, и ладони что лопаты… Хотя, впрочем, на улице было не так холодно, по ощущениям, около пяти градусов мороза, к вечеру потеплело. Я тоже стянул рукавицы, но не чтобы пожать руку, а чтобы не тратить время на драгоценные секунды, если придётся резко выхватывать своё «мачете».

Гляди-ка, а за его спиной не кто иной, как Туз! С забинтованной челюстью, но глаза сверкают огнём праведной мести. Ну-ну, посверкай, рыпнись на меня, я тебе, урод, ещё что-нибудь сломаю. В толпе я приметил ещё несколько знакомых лиц, в том числе из нашего барака. Меченый перебрасывал из руки в руку кувалду, изредка сплёвывая в снег. Федька Клык тоже стоял там, но опустив глаза, носком валенка ковыряя снег. Я буквально чувствовал, что он с удовольствием избежал бы участия в этих разборках, но отмазаться было никак нельзя.

Стальной вышел вперёд, встал напротив шагах в трёх, смерил меня оценивающим взглядом прищуренных глаз и выплюнул в снег недокуренную цигарку.

— Ты сильно провинился перед ворами, и твоя жизнь теперь повисла на волоске. Жить хочешь, фраер? — хрипло поинтересовался он.

— А ты?

Коля Стальной неопределённо хмыкнул и покачал головой:

— Борзой? Надеешься, что справишься с ними? — кивок за спину.

— А ты надеешься, что они справятся со мной?

Наглости мне было, конечно, не занимать, я буквально чувствовал шкурой, как уркам не терпится порвать меня на куски. Но коль взялся за гуж…

— Короче, если хочешь ещё немного повонять на этом свете, подойдешь к Тузу, встанешь на колени и поцелуешь его сапог. Тогда сможешь стать у него шестёркой.

— Заманчивое предложение, — ухмыльнулся я. — Вот только встать на колени и поцеловать — извини, не могу, ноги не сгибаются. А вот поссать на сапог — легко.

— Вот теперь ты точно труп, — без особых эмоций констатировал Стальной, вытаскивая из-под ватника топор, который в его огромной лапе казался игрушечным.

«Что ж, видно, настало время сдохнуть, только прихвачу с собой пару-тройку ублюдков», — подумал я, в свою очередь выпрастывая на свет божий тесак и делая несколько вращательных движений, чтобы размять кисть.

Телогрейку я скинул, она явно сковывала бы движения. От кепки тоже избавился, «банданы» достаточно. Стальной, криво усмехнувшись, тоже скинул ватник, поводив плечами, а шапку передал стоявшему сзади подельнику. Силён бык, только и у меня имеются свои аргументы. Чай, не бороться с ним собрался. Лёгкого морозца я не чувствовал — адреналин разогнал кровь, и теперь я ждал, когда Коля сделает выпад первым, чтобы поймать его на контратаке, но в этот момент произошло нечто непредвиденное. Снова скрип снега под множеством ног, недоумённые взгляды урок за мою спину, и, обернувшись, я увидел вставшую позади меня толпу. Мать моя женщина, это ж политические и мужики! И на глаз тоже где-то человек пятьдесят. У каждого в руках какой-то предмет, которым можно при