Шрифт:
Закладка:
– Усердие не знает границ, – замечает Далай-Лама, услышав слабый стон рвущейся тетрадной страницы.
Хруст сушек, которые закидывает в себя Стриж, на миг прерывается, и я чувствую затылком его взгляд.
– У вас какой-то сложный урок будет? – спрашивает он.
– Вряд ли, – отвечает ему Нумеролог. – Иначе бы остальные тоже готовились. А готовится только Спасатель.
– Слишком яростно готовится, – буднично замечает Далай-Лама. – Пощади листы, дружище. Они ни в чем не виноваты.
Назидательное спокойствие становится для меня новой красной тряпкой, и я поворачиваюсь к друзьям, окидывая их осуждающим взглядом.
– Слушайте, философы недоделанные, меня одного, что ли, волнует будущее?!
Пару секунд в тридцать шестой висит тишина. Затем Далай-Лама медленно откладывает книжку, которую читает, и проникновенно смотрит на меня.
– Будущее туманно, и никому не дано его знать. Толку о нем волноваться? Случится только то, что должно случиться.
– Случится выпуск, – строго говорю я.
Соседи смотрят на меня пустыми, стеклянными глазами, словно я сказал что-то на незнакомом языке. От выражений их лиц – таких одинаково безучастных и безразличных – у меня по спине пробегает холодок.
– В этом году у большинства из нас должен быть выпуск, – не унимаюсь я. – Экзамены. От того, как мы их сдадим, вообще-то, будет многое зависеть. А вы ведете себя так, будто это вас не касается.
Жду, что провокационные речи возымеют хоть какой-то эффект, но соседи продолжают молчать, глядя на меня тупыми глазами палтуса. Меня уже нешуточно пугает эта реакция, и я медленно поднимаюсь со своего места. Пустые рыбьи глаза провожают каждое мое действие.
– Эээ… – тяну я, стараясь не выдать, насколько перепуган. – Ребят?
Время на миг задерживает дыхание… и запускается снова. Соседи моргают и становятся похожими на живых людей. Мне очень хочется сказать себе, что их остекленевшие глаза мне просто померещились, но слайд с их лицами зависает в моей памяти, и отмахаться от него невозможно.
В комнате становится слишком душно, лицо нагревается, и я сглатываю кислую муть, подступившую к горлу.
Надо подышать.
– Ты куда-то уходишь? – улыбается Нумеролог. – Опять на свои вылазки?
Меня тянет сказать им, что шутка про выпуск получилась не смешная, а жуткая, но заговаривать про окончание школы еще раз страшно. Клянусь, я больше никогда не хочу видеть такие глаза соседей.
– Нет, я… просто размяться. Я скоро приду.
Стремительно выхожу в коридор, прижимаюсь к стене и перевожу дух. Жар откатывает от лица, тошнота унимается. Тишина вечернего ученического корпуса заботливо обнимает и успокаивает меня.
Тебе просто показалось, – убеждает внутренний голос. – Не было там ничего страшного, просто ты сейчас болезненно реагируешь на молчание.
И мне очень удобно в это верить. Сейчас, когда соседей нет в поле зрения, картинка с отсутствующим выражением лиц начинает блекнуть.
Просто показалось. Я произношу эту мысль про себя, как мантру, снова и снова, пока приближаюсь к окну, выходящему на участок плиточной дорожки. Отсюда, из окна, виден с трудом угадывающийся в темноте кусок административного корпуса. Я тоскливо смотрю на него, жалея, что нельзя написать директору жалобу на Майора и отстранить его от преподавания в этом интернате.
Прислоняюсь лбом к стеклу и оставляю на нем легкую туманность своим чересчур тяжелым выдохом. Зачем-то протираю в мутном пятнышке окошко и смотрю через него на мир.
Мне на глаза попадается чья-то фигура. Узнаю ее по походке и выправке.
Что Майор так поздно делает вне своей комнаты? Куда ходит?
Вспоминаю, что во время дежурств уже несколько раз замечал его: Майор всегда двигался по одному и тому же маршруту, минуя ученический корпус. Кого он мог выискивать в темном лесу?
– Ну все, – шиплю я и несусь к лестнице.
На улице холодно, а я без куртки, но сейчас меня это не волнует. Вихрем слетаю до первого этажа, пробегаю мимо Катамарана и выскакиваю в объятия осенней промозглости. Разумеется, пока я бежал, Майора и след простыл, но я не сдаюсь, выхожу на дорожку и несусь по направлению к Казарме.
На пороге самого темного корпуса в интернате уже никого нет, но на крыльце я замечаю мокрые следы его обуви. Не помня себя, влетаю в Казарму и следую за отпечатками до неприметной двери. Она обшарпанная и старая, менее опрятная, чем любая другая в этом здании – по крайней мере, из тех, что я видел.
В щель у самого пола просачивается запах сигаретного дыма. Не знал, что Майор курит прямо в своей комнате. Сколько я его видел, он всегда выходил с сигаретой на улицу.
Заношу руку, чтобы решительно взяться за ручку, и замираю в последний момент. Из-за двери в комнату Майора до меня доносится странный звук, и я притихаю, прислушиваясь.
Несколько секунд проходит в тишине, в которой извиваются призрачные завитки сигаретного дыма, затем звук раздается снова. Это всхлип. И я знаю, что мне не показалось, потому что за ним следует еще один. Майор плачет, и это приводит меня в такой шок, что я не решаюсь ворваться к нему в комнату ради своей гипотезы.
– Прости меня, друг… – разбираю я в тишине между всхлипами.
Делаю тихий шаг прочь, молясь только о том, чтобы не шуметь. Покидаю Казарму на цыпочках и стараюсь как можно быстрее вернуться в ученический корпус. Холод ночи возвращается туда со мной, и, ложась в кровать, я до самого утра не могу согреться. Так и проваливаюсь в полудрему, дрожа от холода под шорох собственного одеяла, под которым я упорно сучу ногами, чтобы их разогреть.
Глава 34. Кабинет директора
СПАСАТЕЛЬ
Нумеролог сидит в центре толпы прямо на полу. В его руках неизменная колода карт, замызганная до безобразия. Часть колоды – та священная часть, которую в каждой отдельной ситуации называют раскладом, – лежит перед ним. В этот раз всего одна карта, но я не вижу, какая: ноги толпящихся мешают рассмотреть. Да и вряд ли я смог бы что-то сказать, если б увидел.
Вокруг Нумеролога девчонки и мальчишки примерно его возраста. Они осторожно перешептываются, словно боятся спугнуть гадательную музу мастера карт. Нумеролог сияет, это чувствуется даже на расстоянии, и толпа народа вокруг него не в силах притушить этот свет.
Несколько секунд я раздумываю, стоит ли влезать в сеанс, и склоняюсь к «нет»
