В противном случае, оторванные от телесной реальности, в которой живет Розанов, оторванные от звучания розановской фразы, еще хранящей теплое дыхание писателя, перед нами оказываются банальные или и вовсе огульные утверждения.

Талант передачи, самого переживания мысли («Даже и в мысли — сердце первое», — пишет где-то Розанов) составляет главную ценность его текстов. Пишет он в ту же секунду, когда «мысль упала с души», пока она еще теплая и трепещущая, и добавляет, что, в сущности, никогда не думал sensu stricto[266], а только плакал и улыбался. В другом месте писатель рассказывает, что каждая его мысль неразрывно связана с потребностью высказать и записать ее. Может быть, поэтому каждая мысль его так срощена со сло-вом, так звучит.

Розанов всю свою жизнь был человеком метущимся. С годами все сильнее, все шире раскачивается маятник его мысли. От нежности и любви к религиозному миру православия до радикальных и постоянно усиливающихся антихристианских идей. Один часто повторяющийся мо-тив, мотив отталкивания и притяжения мира плоти и мира религии, рассматривается у него со всех точек зрения на примере тысяч небольших, конкретных подсмотренных, подслушанных случаев. Все время он противопоставляет христианство и древние религии, прежде всего Ветхий Завет. Борясь с христианством, Розанов не перестает чувствовать себя «в объятиях Бога», который его радость и его печаль. Ведь мир без молитвы кажется ему ужасным.

Выньте, так сказать, из самого существа мира молитву, — сделайте, чтобы язык мой, ум мой разучился словам ее, самому делу ее, существу ее; — чтобы я этого не мог, люди этого не могли: и я с выпученными глазами и ужасным воем выбежал бы из дому, и бежал, бежал, пока не упал. Без молитвы совершенно нельзя жить… Без молитвы — безумие и ужас.

Но это все понимается, когда плачется… А кто не плачет, не плакал, — как ему это объяснить? Он никогда не поймет. А ведь много людей, которые никогда не плачут.

Как муж — он не любил жену, как отец — не заботился о детях; жена изменила — он «махнул рукой»; выгнали из школы сына — он обругал школу и отдал в другую. Скажите, что такому «позитивисту» скажет религия? Он пожмет плечами и улыбнется.

Да: но он — не все. […]

Религиозный человек предшествует всякой религии, и «позитивный человек» родился гораздо раньше Огюста Конта.

(«Уединенное»)

Что невыносимо для Розанова, так это атеизм. Поэтому коммунизм с его материалистическим мировоззрением для него нестерпим. По отношению к христианству Розанов до конца раздираем в своих мыслях, может быть, даже больше, чем в чувствах. Самые грозные стрелы в адрес христианства мы находим у него рядом с проникновенными, глубокими проявлениями восторга. Рядом с бунтом находим слова раскаяния и любви к христианству и Церкви, «самому теплому месту на земле».

В этих метаниях Розанов умирает. В раздвоенности и личной трагедии, среди гибнущего мира той России, которую он любил и в которой жил.

III. Любовь к творению

Приготовьте же место Иисусу в сердце вашем и затворите его для всякого творения.

Если сможете полностью уничтожить и вырвать из сердца вашего любовь к творению, тогда придите ко мне.

Святая Тереза пишет, что у нее был «очень серьезный порок» чрезмерной привязчивости к людям, даривших ее дружбой; о монахинях, бывших у нее в подчинении, она рассказывает, что они с таким жаром отрекались ото всего ради Христа, что свидания с близкими, даже с братом или сестрой, «были для них мучением».

Все религиозное мировоззрение Мориака, или его отношение к Богу, выросло из этого взгляда на мир. «Малейшего стебелька, к которому мы остаемся привязанными, — пишет он в „Souffrances d’un chrétien“[268], — достаточно, чтобы затмить нам Бога». «Бог полностью открывается лишь тому, кто подавил в себе мысли о мире и о себе». «Бог соединяется со своим творением только в полном одиночестве».

Говоря о человеке, охваченном страстями, Мориак сравнивает Бога с охотником, который подстерегает свою добычу, пока не загонит «человеческого зверя» в знакомую ему чащу. «Терпеливый Бог умеет терпеливо расставить ловушки, которые задушат зверя».

После Розанова эти жестокие метафоры Мориака поражают. Бог подстерегает человека, людские страсти всегда отвратительны, мрачны и греховны, каждый человек — враг, заражающий нас своим грехом. Все цитаты, которые дает нам Мориак и которых множество в «Souffrances d’un chrétien» и других его книгах, — цитаты из Паскаля, Боссюэ — еще сильнее подчеркивают мрачный фон творчества и религии Мориака.

Розанов пишет о Боге, что он его вечная радость и печаль, не относящаяся ни к чему конкретно. Бог Розанова — это связь, соединяющая его с миром. Благодаря общению со странным «своим Богом» Розанов любит человека, восхищается им или сочувствует ему, и никогда ему не приходит в голову требовать чего-то от человека, судить его. Бремя жизни, доставшееся людям, в глазах Розанова так велико, жизненные несчастья, подстерегающие нас, смерть близких настолько угнетают, что все мысли писателя направлены на то, чтобы людям было лучше, чтобы они меньше страдали здесь, на земле, и он не верит в сурового, карающего Бога, подстерегающего, как охотник, свою добычу — человека. Для Мориака розановское отношение к Богу было бы кощунственным, аморальным и пассивным; не менее кощунственен для Розанова образ жестокого Бога, требующего от нас такого самопожертвования, ревнующего даже к малому дорогому нам стебельку.

Мориак предостерегает нас как от греха от радостей, не относящихся ни к чему конкретно: «Счастье у нас иногда не имеет причины, — пишет он, — вьюнок, не знающий, за что зацепиться и цепляющийся за что попало. Ничто не отстоит дальше от мира во Христе. Это