Шрифт:
Закладка:
Чтобы этот тип жертвоприношения был эффективным, насилие должно происходить в необычной, незабываемой и оргиастической форме. Участвуя в спектакле крайней жестокости, зрители должны пройти процесс очищения. В одном месте Жирар говорит о жертвенном катарсисе[458]. Козел отпущения становится центром внимания всего сообщества, его члены переполнены радостью. Прямо там, на их глазах, жертва испускает последний вздох, но этот уход не напрасен: она забирает с собой их грехи, преступления и постыдные поступки. Смерть Гипатии, пожалуй, является лучшей иллюстрацией этого оргиастического насилия. Средневековый лексикон «Суда» дает яркое описание деталей. Она была «разорвана на части христианами Александрии», а куски «ее изуродованного тела разбросаны по всему городу. И она пострадала из-за зависти [phthonos] к ее исключительной мудрости, и особенно из-за враждебности к ее обширным знаниям»[459]. То, что они «разорвали ее на части», после чего «разбросали ее тело» по всему городу из-за своей phthonos, Жирар посчитал бы классическим примером козлоотпущеничества. В его теории ключевым симптомом козлоотпущеничества является зависть, а также тело, «разрываемое на части» и разбросанное. Когда мы узнаем из другого источника, что Гипатия также считалась александрийцами «ведьмой», ее случай становится слишком тривиальным, чтобы подвергаться дальнейшему рассмотрению[460]. Однозначно, она была козлом отпущения. Как иначе?
Еще одно проявление оргиастической жестокости можно найти в смертном приговоре, вынесенном Томасу Мору. Текст гласит:
Сэр Томас Мор, вас до́лжно провезти на телеге для осужденных через Лондон до Тайборна, там оставить повешенным до состояния полусмерти, после сего полуживого вспороть, кишки ваши извлечь из тела и сжечь у нас на глазах, ваши интимные части тела отрезать, вашу голову отрубить, ваше тело разделить на четыре части, а голову и тело поместить туда, куда укажет король[461].
Позднее король смягчил приговор, и Мору пришлось довольствоваться простым обезглавливанием. Тем не менее первоначальный текст представляет собой своего рода шедевр. Над его составлением, возможно, работал сам палач. Такой приговор даже не нуждается в приведении в действие: жестокость заключается в самом написании. Его исполнение не могло быть более жестоким, чем записывание. Редко перо действовало так же неумолимо, как меч[462].
Конечно, не все философы-мученики кончают жизнь таким радикальным образом. Благодаря щедрости друзей, которые могли позволить себе заплатить за дорогой яд, Сократ умер спокойной смертью. Смерть Яна Паточки тоже произошла без эксцессов: он умер в больнице. Тем не менее, хотя их смерти, возможно, случились в мирной обстановке, они моментально были обнародованы и поэтому смогли сыграть катарсическую роль в обществе. Тот факт, что полицейские силы прибывали во всей боевой готовности на похороны Паточки, говорит о многом. Власти поняли, что смерть философа уже начала оказывать социальное воздействие.
Где философ обманывает тирана, надувает смерть и превращается в миф
Неудивительно, что эти философы превращаются в объекты жертвоприношения. Можно сказать, что с самого начала они вступили на путь, который должен был привести их к жизни, наполненной опасностями, а также к печальному концу. Они сделали выбор в пользу образа жизни, от которого они упорно отказывались отречься. И все же, если мы примем жираровскую интерпретацию, с точки зрения их преследователей, их не выбрали преднамеренно, они просто попали в одну категорию с проститутками, ведьмами, калеками, иностранцами и другими маргиналами. Как говорит Жирар, жертва ничем не отличается, «кроме как своей уязвимостью и досягаемостью»[463]. Это может объяснить тот факт, что философов убивают не тогда, когда они выражают свои смелые мнения, а только при стечении определенных обстоятельств, оказавшись в особо сложных социальных и политических условиях. Если режим считает некоторых мыслителей неудобными, всегда есть иной способ заставить их замолчать, например лишить свободы, депортировать или изгнать, что и происходит в большинстве случаев.
Даже если отбор этих философов в качестве жертв является заурядным процессом, то происходящее с ними после смерти представляет собой нечто из ряда вон выходящее. В результате принесенных ими «жертв» происходит серьезная трансформация отношения аудитории к ним. Пока они были живы, широкая аудитория не читала их и не любила. А теперь их не просто читают, их преподают, их не просто любят, им поклоняются. Их известность как мыслителей и вес как общественных деятелей растет в геометрической прогрессии, в некоторых случаях без какой-либо четкой связи с их работой. Однако мы не должны удивляться: это признак успешного жертвенного предприятия, подтверждение более общей картины. Подобное произошло не только с Сократом или Гипатией, но и с Эдипом, Моисеем и другими козлами отпущения, не являющимися философами. Примечательно то, что разъяренная толпа, все те, кто участвовал в этой оргии насилия, разрушения и ожидания чего-то необычного, были правы.
Чудо действительно произошло в результате заклания жертвы. В коллективном разуме была установлена интуитивная связь между моментом ее убийства и окончанием главного экзистенциального кризиса. Вначале толпа сотворила жертву, а теперь — из чувства стыда, благодарности или вины[464] — провозглашает ее священной[465]. Таким образом, происходит коренная смена ролей. Закланная жертва больше не является пассивной; вместо этого она принимает на себя весьма активную роль[466]. Козел отпущения становится доминирующей фигурой в жизни сообщества, формируя и направляя его будущее[467]. Часто это выражается в новой конституции, лучшей правовой системе, ниспосланном своде законов[468]. Как правило, это момент нового начала: в результате успешного жертвоприношения сообществу удается забыть все прошлые акты насилия и начать все с нуля. Козел отпущения становится «фигурой-основателем».
Это может объяснить, почему мученики-философы переживают абсолютное перевоплощение в общественном воображении в результате своей жертвенной смерти. В большинстве случаев они тоже становятся «основателями»: основателями интеллектуальных школ или крупных философских течений. Ослепленные невероятной мифической силой преображенного образа Сократа, мы часто забываем, что он не оставил после себя никаких письменных источников. Его посмертное влияние не что иное, как чудо: Сократ стал одной из самых влиятельных фигур в той сфере, которая на протяжении более двух тысяч лет определялась именно письменными материалами. Что же делает его таким влиятельным? Это не могут быть его (несуществующие) письменные работы. Получается тогда, что прав Сенека, говоря, что именно «болван сделал Сократа великим»?[469] То, что делает Сократа фигурой, возвышающейся над всеми остальными, так это именно его
