Шрифт:
Закладка:
— Опять же, не считаю себя вправе комментировать какую-либо переписку, которую он мог вести с вами. — Хан помолчал, потом вздохнул. — Признаюсь честно, что мне трудно понять эту сторону жизни Алана.
— Вы имеете в виду его сексуальную ориентацию?
— О нет-нет, я совсем не об этом! Но сожительствовать с партнером, который настолько моложе... — Хану трудно давалась попытка найти золотую середину, оставаясь в плену своих предрассудков. Фотография его самого под руку с женой промелькнула в рамке. — Я, знаете ли, неплохо знаком с миссис Конвей.
Мне доводилось пару раз встречаться с Мелиссой Конвей во время издательских мероприятий. У меня сложился образ спокойной, очень разумной женщины. Глядя на нее, можно было решить, будто она предчувствует что-то ужасное, но не хочет об этом говорить.
— Откуда вы ее знаете? — спросила я.
— Собственно говоря, это она познакомила нас с Аланом. Когда они приобрели свой первый дом в Суффолке — он располагался в Орфорде, — миссис Конвей обратилась к нам за помощью в составлении договора купли-продажи. Определенно, очень жаль, что спустя несколько лет они расстались. Разводом мы не занимались, но работали на Алана, когда он покупал Эбби-Грейндж. Или Риджуэй-Холл, как называлась тогда усадьба. Это он переименовал ее.
— Где теперь его бывшая жена?
— Снова вышла замуж. Живет, насколько мне известно, где-то близ Бата.
Я обмозговала сказанное. Саджид Хан подготовил проект нового завещания и повез его показать в воскресенье утром. Но когда прибыл на место...
— Он ведь так и не подписал его! — воскликнула я. — Алан умер прежде, чем успел подписать новое завещание.
— Да, именно так.
Неподписанное завещание — одно из самых нелюбимых мною детективных клише, но только потому, что его пускают в ход слишком часто. В обычной жизни множество людей вовсе не удосуживаются составить завещание — нам всем так легко убедить себя, что мы будем жить вечно. И тем более не принято расхаживать тут и там, угрожая изменить тот или иной пункт, давая тем самым кому-то идеальный повод убить тебя.
Выглядело так, что Алан Конвей именно этим и занимался.
— Буду признателен, если вы не станете распространяться о нашем разговоре, мисс Райленд, — продолжил Хан. — Я уже сказал, что не намерен обсуждать завещание.
— Это не важно, мистер Хан. Я здесь не поэтому.
— Тогда чем я могу вам помочь?
— Я ищу рукопись «Английских сорочьих убийств», — пояснила я.
— Алан закончил книгу перед смертью, но в ней отсутствовали последние главы. Вот я и подумала, что...
— Алан никогда не показывал мне рукописи до публикации, — ответил Хан, обрадовавшись тому, что снова ощутил твердую почву под ногами. — Он был достаточно любезен, чтобы подписать экземпляр «Аттикуса Пюнда за границей», прежде чем книга вышла. Но, увы, работу он со мной никогда не обсуждал. Попытайте счастья у его сестры.
— Да. Я встречусь с ней завтра.
— Если вас не затруднит, не поднимайте в разговоре с ней тему завещания. У нас с ней назначена встреча на этой неделе. А на выходных похороны.
— Меня интересуют только пропавшие страницы.
— Надеюсь, вы их разыщете. Нам всем будет не хватать Алана. Замечательно было бы обрести последнюю память о нем.
Хан улыбнулся и встал. Фотография в рамке на столе снова сменилась, и я заметила, что они пошли по новому кругу — появилась та самая картинка, какая была во время моего прихода в кабинет.
Воистину пора было прощаться.
Когда я спустилась к ужину, обеденный зал «Короны» был почти пуст, и мне было немножко не по себе трапезничать в одиночестве. Впрочем, компания у меня имелась. Я захватила с собой «Скольжение», роман, написанный Аланом Конвеем, с просьбой об издании которого он обращался к Чарльзу, даже готовясь покончить с жизнью. Прав ли был Чарльз в его оценке? Начинался роман так:
Лорд Квентин Трамп спускается, согнувшись, по лестнице, в привычной для него манере повелевая кухарками и посудомойками, помощниками дворецкого и лакеями, что существуют только в его затейливом воображении, как-то соскользнувшем само собой в тень семейной истории. Слуги были, когда он был ребенком. В определенном смысле он до сих пор ребенок, — точнее сказать, мальчик, упрямо шаркающий в жирных складках плоти, которыми оброс за пятьдесят лет нездорового образа жизни его скудный, как зимнее дерево, скелет. «Два вареных яйца, поварешечка. Ты ведь знаешь, какие я люблю. Чтоб мягкие, но не растекались. С тостиками-солдатиками, как мамочка готовила... Все, как положено, и по рецепту. Куры не несутся? Лопни твои глаза, Агнес! Какой прок от кур, которые не несутся?» Разве это не его наследие? Не его право? Он живет в том роскошном жертвеннике, где с писком и ором появился на свет влажным, неприятным комочком ядовиторозового цвета, прорвав завесу материнской вагины с той же бесчувственностью, с какой шел по жизни и дальше. Вот он теперь: щеки испещрены паутиной сосудов, таких же красных, как дорогое вино, вытянувшее их на поверхность. Щеки эти трясутся на лице, тесноватом для них. Усы растекаются по верхней губе, как если бы выползли из ноздрей и, бросив прощальный взгляд на родину, потеряли всякую надежду и сдохли. Глаза безумные. Безумные не типа «пересечем улицу и пойдем по встречке», но холодные, как у ящерицы, и внушающие страх. У него фамильные брови Трампов, тоже слегка чокнутые, они выпрыгивают из плоти подобно густой поросли крестовника, senecio ациаЕсщ,который так и не удалось вывести с лужайки для крокета. Сегодня суббота, погода холодноватая для этого времени года, и лорд облачился в твид. Твидовый пиджак, твидовый жилет, твидовые брюки, твидовые носки. Ему нравится твид. Нравится даже звучание этого слова, когда он заказывает костюм в магазинчике на Сэвил-роу, где он частый гость, хотя ныне не такой уж и частый, не по две тысячи фунтов за визит. И все-таки оно того стоит — этот миг сладостного самоутверждения, когда черный автомобиль выруливает из-за поворота и высаживает его у парадной двери. «Какое удовольствие вас видеть, милорд! Как поживает леди Трамп? Всегда рады вашему приходу. Надолго в столице? Превосходный шевиотовый твид, быть может? Коричневый. Где портняжный метр?
Пошевеливайтесь, Миггс! Хотел бы уточнить, нуждается ли ваша линия талии в корректировке со времени прошлого визита, милорд». У его талии давно нет линии. Там только плоть. Он раздобрел до буффонадных пропорций и понимает, что вступает ныне в мутные воды ухудшающегося здоровья. Пока он спускается по лестнице, предки наблюдают за ним из витиеватых золоченых рам. Ни один не улыбается, видимо, они огорчены, что этот жирный идиот стал хозяином родового имения и четыреста лет бережной селекции отправились коту под хвост. Но какое ему дело? Ему нужен завтрак, его ням-ням. Инфантилен он во всем. Когда он ест, пища стекает у него по подбородку, и краем сознания лорд удивляется, почему нянька не спешит утереть ему ротик. Он входит в столовую и усаживается, массивные ягодицы едва протискиваются между подлокотников хэпплуайтовского кресла работы восемнадцатого века, которое скрипит под его тушей. Он берет белую льняную салфетку, разворачивает и закладывает за воротник под подбородок, а вернее, подбородки, ведь у него их двойной набор — стандартный комплект для хорошо откормленного английского джентльмена. Его ждет «Таймс», но он не спешит открывать газету прямо сейчас. Ну зачем ему приобщаться к дурным новостям со всего света, ежедневному перечислению свидетельств всеобщей депрессии, дезориентации и упадка, когда у него своих забот хватает? Он глух к пронзительным, пророческим голосам, возвещающим о росте исламского фундаментализма и падении фунта. Дом его детства, его поместье, в опасности — оно может не дотянуть до конца месяца. Таковы мысли, что назойливо вторгаются в его ум и занимают его. И далее в том же духе еще четыреста двадцать страниц. Каюсь, после первой главы я стала читать по диагонали, выхватывая из текста случайные предложения. Роман претендовал на сатиру, гротескную фэнтези о британской аристократии. Сюжет, если таковой имелся, вращался вокруг банкротства лорда Трампа и его попыток спасти разваливающийся родовой дом, превратив его в объект туризма. Для этого он сочинил ему фальшивую историю, изобрел привидение и населил земли поместья престарелыми и по большей части смирными животными из местного зоопарка. Скольжение в названии намекало на опасные виражи в развитии придуманного лордом авантюрного предприятия, хотя одновременно намекало, довольно прозрачно, на состояние нации. Это становилось заметно с приездом первых посетителей: «дамочки в пухлых нейлоновых куртках, жирные, уродливые, визгливые бабы с желтыми от никотина ногтями, тупоголовыми сынками с проводами в ушах и в брендовых трусах, выглядывающих из-под сползающих, несуразно сидящих джинсов». К этим персонажам автор относился с не меньшим презрением, чем к самому Трампу.
