Я ответил, что это несправедливо по отношению к Аттикусу Пюнду. В новой книге появляется персонаж по имени Отто Даймлер, бывший вместе с Пюндом в концентрационном лагере Собибор, что придает истории весьма трогательные черты. Конвей не согласился, и выражения его граничили с ругательными.

— Люди читают мои книги не потому, что им интересен Пюнд или страдания, которые он претерпел от рук нацистов. Их читают, только чтобы узнать, кто совершил убийство.

— Но вы же верите, что ничто человеческое сыщику не чуждо?

— Не вполне. Сыщик — это функция, и только она имеет цену. Посмотрите на Холмса: даже Дойл признает, что его герой не интересуется литературой, философией или политикой. У него нет друзей, только знакомые.

И тем не менее Холмс остается одним из самых любимых персонажей популярной литературы. А образ Пюнда, предположительно, основан на личности преподавателя английского языка Стивена Паунда, учителя Конвея из школы в Сент-Олбансе. (Паунд, продолжающий преподавать, не ответил на мои звонки.) Неужели он не более чем цифра?

— Конечно цифра, — ответил на мои рассуждения Алан. — А убийца из «Маков для Аттикуса» — это своего рода нейтральный элемент. Оба они образуют некий математический пример, уравнение. Читая книгу, вы решаете уравнение.

Вот как? Послушав Конвея, приходишь к выводу, что он питает что-то вроде презрения к собственному творчеству . Но не к достатку, которым он ему обязан. На интервью он заявился — с опозданием в сорок пять минут, кстати, — в джинсах, белой рубашке и пиджаке, все с иголочки и очень дорогое. Пока я пил чай, Конвей заказал шампанское. На безымянном пальце у него золотое кольцо, которое он имеет привычку крутить по мере того, как я говорю, словно это регулятор громкости. Чем больше я говорю, тем быстрее вращается кольцо. Если в начале интервью меня удивляло, насколько мы с ним похожи, то теперь удивляет, какие мы разные.

Во время беседы он то и дело поглядывал на часы, и не проходит и получаса, как появляется молодой человек, который представляется Джеймсом Тейлором, личным секретарем Конвея. Машина ждет. Интервью окончено. Конвей идет к барной стойке, чтобы расплатиться, а Тейлор, являющий на самом деле сожителем Алана, говорит мне вполголоса:

— Надеюсь, он был не слишком резок с вами? Ему не нравится давать интервью.

— Тогда почему он согласился?

— Ясное дело: издатели настаивают. Пару недель назад мы ездили в Эдинбург, так он был просто в бешенстве. Алан постоянно твердит, что писателям следует писать книги, а не говорить о них.

Не соглашусь. Писательство — занятие настолько уединенное, что я очень люблю литературные фестивали, где можно поговорить с людьми, читавшими мои книги. Рассказывают, что Конвей довел до слез журналистку, бравшую у него интервью в Хей-он-Уай. После встречи с ним я склонен поверить в эту историю.

Наконец Алан возвращается из бара.

— Надеюсь, вы получили что хотели. Вы действительно читали книгу?

Я ответил, что читал, и он едва заметно улыбнулся.

— Знаете, во время нашего разговора я обронил имя убийцы.

Надеюсь, никто не станет читать ваш материал. Он может подпортить себе удовольствие от концовки.

Таков был его прощальный выстрел. Я ушел, пытаясь понять, что руководит Аланом Конвеем, этим одним из самых неприятных авторов, с которыми мне доводилось иметь дело. Что именно хотел сказать он своими последними словами? Я записывал нашу беседу на диктофон и прослушал ее несколько раз, прежде чем написать эту статью, но определенно не смог отыскать имени убийцы. В самом деле оно там или он просто подшутил надо мной?

Печально говорить, но есть одно имя, которое сильно мешает мне получать удовольствие от книг Алана Конвея. Его собственное.

Сентябрь 2014 года