Шрифт:
Закладка:
— Э, мусульмане, если бы это от меня зависело! Я-то не стал бы мучить вас…
Скажет — и руками разведет.
— Наследник убитого — ханзада, — продолжает он затем все так же вяло и неохотно. — Я был бы рад безмерно, если бы ханзада не взял за виру ломаного гроша.
Аксакалы только головами качали в ответ на такие слова, но как-то один из них не выдержал:
— Побойся бога, везир! Почему ты называешь его наследником? Какой ханзада наследник? Он просто творит произвол. Домбу был как-никак наш родич…
— Неслыханное дело платить виру за смерть своего же родича! — поддержал еще кто-то.
— Эй-эй, мусульмане, говорите да не заговаривайтесь! Насриддин-бек прибыл к вам не как ночной разбойник, он испросил совета и благословения у знающих, святых людей, у наших улемов.
— Шариат в твоих руках, везир, — с горечью сказал, подымаясь с места, первый аксакал. — Ты вертишь им, как хочешь. Ну и поступай, как знаешь!
Холодная злоба вспыхнула в глазах у старого советника.
— Раздор посеять легче всего, мусульмане. Разобраться и завершить дело по-хорошему — куда труднее. Но подумайте сами, кому от мирного решения больше пользы — мне или вам. Хорошенько подумайте, мусульмане!..
Частый и дробный конский топот послышался совсем близко. Люди спешно расступились, давая дорогу мчащемуся во весь опор прямо на толпу курбаши. Следом за курбаши цепочкой скакали сипаи. Курбаши осадил коня перед сидящими в ряд старейшинами.
— Ну, закончили вы спор о вире за нашего дядю? Абиль-бий вкрадчиво улыбнулся.
— Успокойте ханзаду. Всякое дело приходит к своему окончанию, завершится и это…
Курбаши бросил быстрый взгляд на советника. Тот кивнул. Курбаши слегка поклонился, потом кичливо выпрямился и, повернув коня, ускакал прочь. Люди ошеломленно смотрели ему вслед.
— Бий! — приподнялся возмущенный Бекназар. — За что они топчут и попирают нас? Чего бесятся? И почему ты терпишь это, бий Абиль? Выходит, нам только и остается прикрывать голыми руками макушку, когда на нас обрушиваются удары камчой?
Абиль выслушал его с окаменевшим, бледным лицом. Он не мог найти достойный выход.
— Я понимаю тебя, батыр, — отвечал он. — Но и ты пойми. Где власть, там и насилие, а где насилие — там и лесть. А лесть иногда помогает защищаться от насилия. Вот оно как, — и Абиль-бий смиренно опустил глаза. — Надо иметь терпение, батыр. Терпение — ключ к Добру.
— Терпение? Терпение — ключ к добру? Спору нет, бий, терпение и выдержка вещи хорошие, но всему есть предел. Жизнь человеческая коротка, как бы не пришлось нам терпеть слишком долго! Как бы не открыть нам ключом терпения не добро, а зло и горе!
Кочевники, веками передававшие из уст в уста — от деда к внуку, от отца к сыну — свои обычаи и законы, свою историю, свой дух, знали цену острому и меткому слову. Взбудораженным пчелиным ульем загудела сходка. Советник же в молчаливом изумлении воззрился на батыра и невольно им залюбовался — и крепкой, словно из меди литой, фигурой, и горячим, умным взглядом, и смелой, решительной повадкой. "Всемогущий создатель, ты своей волей и колючку превращаешь в розу. Погляди, каков этот молодец! Не пустая тыква у него на плечах!" — думал старик.
А народ все волновался. Самые спорые уже бежали к лошадям. Ну, можно сказать, попал горящий уголь на подол, хватай его скорей и гаси — хоть руки сожги, не то поздно будет!
Забеспокоился Абиль-бий, подхватились, на него глядя, со своих мест и аксакалы, кинулись останавливать ретивых.
— Погодите, успокойтесь!
— Разве это только ваша беда? Слезайте с коней! Не делайте глупостей, посоветуемся вначале…
И снова пошли разговоры, речи, споры. Старый советник дремать дремал, а уговорить себя не давал, хитрый дьявол. Люди чувствовали за его вялым спокойствием уверенность и силу, и это пугало их. Вечером все разошлись, и на сей раз ни о чем путном не договорившись…
…Абиль-бий сидел у себя в юрте и молча глядел на огонь. Надетая в один рукав шуба сползла с другого плеча, но бий этого, казалось, не замечал. Старый советник отдыхал, — он тоже устал за день и теперь лежал головою на пуховой большой подушке, подсунув сложенные руки под щеку. Глаза его были открыты, и в них светились сейчас страх и беспокойство. Днем, когда разбушевалась сходка в ответ на мятежные слова Бекназара, советник не дрогнул, не выдал ничем своего смятения, но страх до сих пор сжимал его сердце.
— Бий, — начал он негромко. — Народ ваш и заботы народные, стало быть, тоже ложатся на ваши плечи, Почтенный сардар Абдурахман, да возвеличит его бог, хорошо думает о вас, Приободритесь, бий! Орда никогда не забудет вашей верной службы. Если не вы, то кто же обуздает эту дикую толпу? Именно вам и доверяет орда привести дело к благополучному исходу.
— Провидец! Возьми в руку камень — ты не сразу почувствуешь, как он тверд. Для этого надо крепко сжать камень, тогда узнаешь, тяжел ли он, тверд ли. Так и народ: чем ты строже с ним, тем больше он тебя ненавидит, тем больше сопротивляется твоему нажиму! Подумать только, что весь этот раздор из-за смерти трижды ничтожного Домбу! Что из-за него ваш повелитель ссорит меня с народом! Да кто он такой, сам Кудаяр-то? — Абиль-бий с раздражением натянул на плечо сползшую шубу. — Разве его дед Хаджи был властителем? Нет, он всю жизнь кочевал в горах. Разве его потомки получили хоть кость обглоданную от потомков Нарбото-бия? А? Ведь это мы вернули корону, захваченную Насруллой-батыр-ханом, мы возложили ее на голову его отца Шералы. Разве я лгу?
— Все правда, бий…
Абиль-бий ударил о землю кулаком.
— Я всячески стараюсь возвысить твоего сопливого бабника в глазах простолюдинов, а он думает, что я это делаю из страха перед ним! Я забочусь лишь о том, чтобы в юрте, поставленной славным Нарбото, царили благополучие и единство… Если в горах разгорится пожар, я потушу его. А если я сам разведу огонь, кто потушит? Кто?
Разговор теперь шел в открытую, и старый советник беззвучно рассмеялся, показывая голые десны.
— Твои племянники добра еще никому не сделали, бий. Мы печемся о благе государства. Мы с тобой, Абиль-мирза, твердим "его величество" да "его величество", а кто его величеством-то сделал? Мы же… Мы опора золотого трона, мы его четыре ножки. Подломись хоть одна — и трон перевернется, а тот, кто сидит на
