Шрифт:
Закладка:
Эшим сошел к речке, опустил в ледяную воду руки, вымыл их, плеснул себе воды в лицо.
— О чем задумалась, джене? — спросил он, и так как Айзада не отвечала, брызнул холодной водой на нее.
— Ой! — вздрогнула женщина. — Ты мне платье намочишь! — она рассмеялась. — Мои думы меня ни днем, ни ночью не покидают, будто ты не знаешь.
Эшим вроде бы и смутился, но откровенно был рад тому, что молчание оборвалось.
— Хорошо, когда ты смеешься, джене, это тебе к лицу.
— Правда? — Айзада вздохнула. — А мне иной раз говорят, что улыбка моя темнее ночи.
— Глупости это. Неверно говорят. — Эшим распрямился, с молодой надеждой поглядел на заходящее солнце, но тотчас нахмурился.
— Пойдем, парень, посмотрим, что там на мельнице. Слышишь, жернова постукивают, зерно, должно быть, кончается.
Эшим молча зашагал к мельнице впереди Айзады. На мельнице он подбавил зерна и повернулся к женщине.
— Джене, помол-то не слишком крупный?
Айзада подставила руку под сыплющуюся муку.
— Да, надо бы помельче, не то свекровь меня изругает. Скажет, размололи каждое зернышко всего на две половинки, какая же это мука!
— А так? Хорошо?
— Так хорошо…
Теперь, когда подсыпали зерна, мельница гудела мягче, тяжелей ворочались жернова. Росла и росла белая горка муки, и Айзада все смотрела, как она растет. Эшим стоял возле двери, и свет уходящего дня падал на его лицо. Сумерки быстро наступали, и Эшим уже не видел Айзаду, — внутри мельницы стало совсем темно. Он вдруг почувствовал себя необычайно одиноким и, обернувшись туда, где все работали жернова, предложил:
— Давай костер разожжем, джене?
Айзада вынырнула из темноты.
— Что ты сказал, бала[54]?
— Огонь давай разведем, говорю.
— Ну, что ж, давай…
…Высокий тут стоял темной громадой. Под деревом горел костер, и нелепо большие тени людей, собравшихся у огня, метались по освещенному кругу земли. Ветер доносил кисловатый запах дыма. Айзада, прислонившись к дверному косяку, глядела туда; вот вышел на освещенное место Эшим, и за ним тоже тянулась длинная тень, повторяя его движения; вот он нагнулся, взял из костра горящую головешку и уже бежит с нею назад.
…Эшим слегка запыхался.
— Джене, хворост есть у нас? Нету? — он протянул головешку Айзаде. — На, держи и входи, джене…
Айзада послушалась было, но, когда вошла в мельницу, ей вдруг отчего-то стало страшно, она поспешила наружу. Эшим скоро подошел с большой охапкой хвороста.
— Ты чего не заходишь, джене?
— Боюсь, — ответила Айзада и рассмеялась.
— Чего бояться-то? Идем…
Мельница дрожала, дрожала земля, вода шумела… Слабый огонь едва освещал крутящиеся жернова. Айзада понемногу подкладывала хворост, не давая огню угаснуть. Эшим сидел, опустив голову, словно задумался о чем-то, но Айзада чувствовала, что он наблюдает за нею, чувствовала, что он хочет и не решается о чем-то заговорить. У нее вдруг сильно забилось сердце. Мысли разбегались, и, поймав себя на том, что сама она пристально глядит на Эшима, Айзада еще больше смутилась.
— Джене, ты смотри не простудись. В этом году осень ранняя, дни уже холодные… — Эшим снял с себя камзол и набросил его на плечи Айзады. — На-ка вот, накинь.
— Не надо, не надо, — запротестовала Айзада. — Тебе-то разве не холодно?
Но камзол так и не сняла. От него шел крепкий запах мужского пота, и Айзада, вдохнув этот позабытый запах, на мгновение с особенной, щемящей остротой ощутила горечь женского своего одиночества. Эшим подсел поближе к ней, но она тут же испуганно отодвинулась.
— Не садись ко мне так близко, бала, — попросила она и улыбнулась грустно и виновато. — Еще увидит кто…
Эшим не обиделся. Слова Айзады были приятны, как намек на тайную радость. Он как бы шутя приобнял ее.
— Пускай видят, ты же моя джене.
Айзада его не оттолкнула, только сказала тихо:
— Все равно…
Они молчали, и каждый слышал, как бьется сердце у другого. Костер угасал. Вдруг Айзаде показалось, что у дверей стоит кто-то; она вскочила и вышла. Эшим за нею. Никого. Ночь.
— Кому сюда прийти, — сказал Эшим.
Айзада промолчала. Пошла на берег, села на пожелтевшую осеннюю траву. Эшим прилег рядом на спину и долго глядел на круглую яркую луну. Потом спросил:
— Джене, ты сказки знаешь?
— Что? — очнулась от своих смятенных размышлений Айзада.
— Расскажи что-нибудь…
— Что рассказать?
— Да что хочешь, а то молчишь и молчишь.
— Нечего мне рассказывать… Ты мужчина, ты и поговори.
— Я? — Эшим задумался. — Ну… о чем же…
Луна медленно прокладывала свой путь среди мелких, легких облаков. Эшим гадал, из-за какого облака вынырнет она в очередной раз, а в сердце у него были тоска и желание. Айзада спрятала лицо в ладони, ей хотелось, чтобы Эшим позабыл о своих желаниях, хотелось выглядеть безучастной, равнодушной, далекой от него. Они долго молчали. Молчала и ночь, только мельничное колесо крутилось без устали, только влажный плеск потемневшей воды нарушал тишину. Было холодно, на траву пала роса.
— Зачем ты, бала, лежишь на сырой земле так долго? — прервала молчание Айзада. — Возьми свой камзол, посиди еще здесь, а я пойду на мельницу.
— Нет, джене, ты не уходи. Мне не холодно.
— Это у тебя внутри огонь! — рассмеялась Айзада и прикрыла полой камзола Эшиму грудь. Эшим приподнялся, потянулся к Айзаде, руки их встретились. Айзада не отняла свою руку у крепко сжавшего ее в своей руке джигита, и вот он уже обнимал женщину, жарко дыша, он целовал ее в губы горячими от страсти губами, и Ай-зада опьянела, забыла обо всем, отдаваясь порыву освобожденного желания. Она сама обняла Эшима, обняла крепко и страстно, она прильнула поцелуем к его шее… и поцелуй этот отчего-то отрезвил ее, неловкость и стыд, раскаяние охватили женщину с такой силой, что она резко оттолкнула от себя парня, вырвалась из его объятий. Он снова потянулся к ней…
— Отойди…
Эшим растерялся. Айзада сидела и плакала. Он не знал, что лучше, — утешать ее или уйти прочь. Но она уже пришла в себя, встала и, подняв с земли упавший с головы платок, вытерла им слезы. Решительно повязала платком голову.
— Нехороший ты, оказывается, джигит, — сказала она и улыбнулась.
Эшим молчал. Хотел улыбнуться в ответ, но улыбка вышла кривая.
— Видно, ты людей за животных принимаешь, — добавила Айзада.
Эшим горел от нестерпимого стыда. А мельничное колесо все крутилось с шорохом и плеском. Луна спряталась за облако, и погасла трепещущая золотая дорожка лунного света на воде.
— Вы слыхали? Домбу
