Сам же Николай Михайлович Пржевальский, чей предполагаемый портрет висел над кроватью Андрея, возложил при этом будущему автору руку на плечо, а другой обвел бескрайние просторы отечества, как бы говоря при этом, – сколь все-таки безгранична и непостижима ширь этой Империи.

Вспоминая данный жест великого путешественника, Битов впоследствии скажет: «Первым, кстати, понял, что Россия – это империя, Петр. И он назвал себя императором. И он был первым, кто догадался, что Россия – не страна, а континент… Как образовался этот континент? Откуда такое пространство? Я думал об этом всю жизнь».

Пожалуй, единственной возможностью осмыслить эту Ойкумену является способность перемещаться по ней, совершать хождения, как бы сказали на рубеже XV–XVI веков, дабы самому стать частью овеществленного времени, выраженного в предметах и пейзажах, в перемене освещения, времени суток и времен года, в смешении антропологий, верований, традиций и стилей. Другое дело, что, начиная путешествие в поезде или на самолете, в автомобиле или на борту океанского лайнера, волей-неволей становишься участником некоего метафизического странствия внутри самого себя, то есть обретаешь возможность одновременно находиться в потоке событий и одновременно над ним.

Литературный критик Лев Александрович Аннинский утверждал, что Битов «больше путешествует по своей душе, чем по параллелям и меридианам». С одной стороны, так оно и есть. Но с другой, только буквальное странствие, дословное хождение или даже паломничество может родить ту самую «естественность», о которой в свое время говорил Рид Грачев и без которой достижение «общечеловеческого», то есть проживание текста не на потребу, а обыденно и даже рутинно, невозможно в принципе.

Из книги Битова «Путешествие из России: Измерение III»: «О несвободах в СССР сказано много, о свободах почти ничего. Каждый зэк пользуется той свободой в зоне, какую себе отвоюет. Если Советский Союз представлял собою гигантскую зону на одной шестой части света, огороженную железным занавесом, то внутри нее ты мог передвигаться… свободно. Границ не было. Были закрытые приграничные зоны и секретные объекты, но и туда было не так трудно попасть с командировочным удостоверением; удостоверение же такое несложно было раздобыть в любой редакции. Таким образом, если ты не зэк и не колхозник (допустим, это была половина населения), то есть, расконвоированный гражданин, то мог передвигаться по Империи с завидной легкостью».

Свою «Книгу путешествий по Империи» расконвоированный Битов писал больше двадцати лет – Средняя Азия и Прибалтика, Башкирия и Абхазия, Русский Север и Грузия. Особое место в этом списке заняла Армения, с которой в 1967 году, по сути, и началось осмысленное странствие автора по Империи. Именно в этом году после окончания ВКСР Битов приехал в Ереван к своему другу, прозаику и сценаристу Гранту Матевосяну.

Из «Уроков Армении»: «Простор – категория национальная. Необходимое условие осуществления нации. Когда я смотрю на карту, на нашу алую простыню, я ощущаю пространство, огромное, но еще не ощущаю простора. И если где-то в углу зажато пятнышко: болотцем – Эстония, корытцем – Армения, то какой же можно заподозрить там простор?.. И какое же удивление овладевает тобой, когда едешь по крошечной, с нашей точки зрения, стране и час и другой, а ей все конца и краю нет. Оказывается, есть горизонт, кругозор, и он ставит всему предел. Он и есть мир бесконечный. Есть то, что человек может охватить одним взглядом и вздохнуть глубоко, – это простор и родина. А то, что за его пределами, – не очень-то и существует.

Два полярных впечатления владеют мной.

В России что-нибудь да заслонит взор. Елка, забор, столб – во что-нибудь да упрется взгляд. Даже в какой-то мере справедливым или защитным кажется: тяжко сознавать такое немыслимое пространство, если иметь к тому же бескрайние просторы…

И другое – арка Чаренца в Армении.

Отрог подступил к дороге, подвинул ее плечом вправо, дорога подалась в сторону, легко уступая, но тут и справа появилось кряжистое плечо и подтолкнуло дорогу влево, дорога стиснулась, сжалась, застряла, увязла в отрогах – горизонт исчез… мы круто свернули с шоссе и со скрежетом въехали на горку. Арка на вершине приближалась и наконец заслонила собой всё… я прошел под арку и охнул. Боже, какой отворился простор! Он вспыхнул. Что-то поднялось во мне и не опустилось. Что-то выпорхнуло из меня и не вернулось.

Это был первый чертеж Творения. Линий было немного – линия, линия, еще линия. Штрихов уже не было. Линия проводилась уверенно и навсегда. Исправлений быть не могло… Все остальное, кажется мне, Бог творил то ли усталой, то ли изощренной, то ли пресыщенной рукой. Кудрявая природа России – Господне барокко… Правда… диктуется только правдой. И правда этой книги в том, что, дописав ее до середины, я обнаруживаю, что уже не в Армении и не в России, а в этой вот своей книге я путешествую. Пусть это даже некая фантастическая страна, домысленная мною из нескольких впечатлений по сравнению».

И ведь так и происходит освобождение, расконворирование (в нашем случае) сознания автора, когда из отдельных предметов, разрозненных впечатлений, несовместимых на первый взгляд пейзажей складывается «некая фантастическая страна», загадочный материк, не отмеченный ни на одной карте, тем более физической карте СССР, висящей над кроватью Андрюши Битова.

Речь, безусловно, идет об Империи в измерениях подсознательного, Империи вне времени и хронологий.

Например, «Уроки Армении» были написаны в 1969 году.

Через 12 лет Андрей окажется на Соловках, месте, вне всякого сомнения, преждевременном, как и вся Россия, и находящемся вдоль одного с Арменией меридиана (40 градусов к востоку от Гринвича), проходящего через гору Голгофу в Восточном Иерусалиме.

Тут, у подножия горы Голгофы, но уже на острове Анзер, Битов сможет мысленно отмотать пленку с отснятым материалом назад и допустить, что путешествие («Путешествие – старое слово», А. Г. Битов) на Соловки произошло еще до его поездки в Армению или одновременно с ней: Соловецкое восстание 1668–1676 гг., геноцид армян 1915 г., Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН) 1923–1933 гг.

Кадры монтировались в голове причудливо, по каким-то неведомым в классическом кинематографе законам, общие планы перебивались средними, средние – крупными планами и наоборот, эпизоды выстраивались не по хронологии происшедшего, а по внутреннему состоянию, в котором прибывал путешественник.

Эпизод первый

Битов сидит на крыльце избы, что на Городках, это в южной оконечности острова Анзер.

Он пеленает ноги в портянки, укукливает их как положено по уставу и засовывает в яловые сапоги, которыми гордится – «не промокают ведь, ноги не натирают и на солнце блестят изрядно».

Сообщает также, что это не