Затем встает и притоптывает сапогами на деревянной ступеньке молодцевато, проверяет, хорошо ли сели.

Эпизод второй

Через Анзерское криволесье Битов выходит к Капорской губе, откуда начинается путь на Голгофу к Распятскому скиту, вернее, к тому, что от него осталось (во времена СЛОНа здесь находилась так называемая «командировка Голгофа», женское отделение и больничный стационар). Начинается дождь. Дорога медленно ползет вверх, а потоки воды стремятся вниз. Яловые сапоги, облепленные глиной, разбухли, и каждый шаг дается все трудней, но Битов не останавливается.

Эпизод третий

На дедовом столе лежит книга «Уроки Армении», изданная в 1978 году в издательстве «Советакан грох». Автор открывает ее и читает вслух: «Это был просто Гехард… Мы взбираемся вверх к древним пещерам-храмам, на первую ступень скалы, нижнюю нотную линейку. Входим. Время проваливается. Тесные, мелкие пещеры с закопченными неровными стенами напоминают забой. Даже следы шпуров обнаружил я, бывший горный инженер. Грубые ниши для образов, мелкие чаши для жертвоприношений, узкий желоб для стока крови, древняя, немажущаяся копоть кровли – и свежевыцарапанные имена…

Какая скромность и величие веры в этих нищих каменных углах. Храм был создан самой природой, а пещеры – его алтари. Никакого нарушения природной гармонии, никаких вмешательств и модернизации естественного храма. Скажешь слово – низким голосом откликнется скала, словно просыпается застывший в скале музыкальный строй. Тут была только молитва, и праздно сюда не придешь…

Эти пещеры – ключ к истории нации. Армян резали как “неверных”, но на самом деле их уничтожали именно за верность – земле, языку, Христу. Они теряли жизнь, но не теряли родины».

Эпизод четвертый

Битов входит в притвор Распятской церкви. Птицы тут вспархивают и забираются на перекрытия под потолком. Здесь повсюду – на облупившейся штукатурке, на изуродованных оконных рамах, на пересыпанных битым кирпичом обгоревших досках пола нацарапаны имена, фамилии, даты.

Невольно начинает читать их и не может перечитать до конца, потому что список не уменьшается, а увеличивается, словно бы кто-то невидимый здесь и сейчас продолжает беззвучно ковырять ржавым гвоздем навсегда промерзшие стены, сорванные с петель двери и неведомо как сохранившиеся блеклые фрески.

С пробитой крыши льет вода.

На лике святого Елеазара Анзерского в оконном проеме можно разобрать процарапанное – «1930 год Павлов».

Кто этот Павлов?

Вопрос, на который нет ответа.

Эпизод пятый

Автор перелистывает материалы следственного дела № 885 «О контрреволюционной деятельности надзорсостава в лагерном пункте Анзер и на командировке Голгофа» от 1930 года: «Картина, которую я застал по прибытии своем на командировку Голгофа, была ужасна, название Голгофы вполне оправдывалось. В тесных помещениях, битком набитых людьми, стоял такой спертый воздух, что само пребывание в нем продолжительное время казалось смертельным. Большая часть людей, несмотря на мороз, была совершенно раздета, голые, в полном смысле этого слова… Я видел в окно, как из четвертого барака голых людей в двадцатиградусный мороз гнали с горы вниз, к озеру, где находилась баня, и после бани обратно в гору. После этого часть из них попадала в лазареты. В день умирало до двадцати человек. Также я помню ужасную картину, когда из командировки Капорская, находящейся в трех километрах от Голгофы, в морозный день, в феврале, гнали голых людей на Голгофу, в четвертый барак».

После той поездки на Остров Битов задумал написать книгу о СЛОНе и посвятить ее деду своей бывшей жены – Георгию Александровичу де Шамборанту – узнику Соловков, работал над материалами, но книгу так и не написал…

Эпизод шестой

Дождь стихает. Надо возвращаться вниз, на берег, на мыс Кеньга, откуда на Большой Соловецкий остров будет уходить «мотор».

Битов выходит из церкви, следует мимо полуразрушенных деревянных построек, провалившихся и заросших кустарником лагерных захоронений. Думает о том, что путешественник, проходя мимо страданий человеческих, запечатлевает их в своем сердце. Как тогда, когда 11 лет назад он оказался в Армении и впервые узнал о том, что произошло на этой земле в 1915 году.

«Многие свидетели рассказывают, что армян привязывали за обе ноги вниз головой и разрубали топором, как туши на бойне. Других привязывали к деревянной кровати и поджигали ее, многие бывали пригвождены живыми к полу, к дверям, к столам», – теперь Битов знает эти слова наизусть, и здесь, на Анзерской Голгофе они звучат особенно громко и пронзительно, со всех сторон звучат, тысячами голосов.

Оглядывается по сторонам, но никого нет.

Пусто.

До Кеньги еще километров восемь пешком.

А яловые сапоги все-таки промокли…

…до Большого острова Битов добрался уже затемно. Обещанный «мотор», конечно, не появился. Пришлось ждать рыбаков и уже с ними через Железные ворота дошел до Долгой губы, а там до монастыря подбросили лесники. Ехал и думал о том, что, наверное, он островной житель – Аптекарский остров, Соловецкий остров – на карте пространство ограниченно, невелико, вполне обозримо, но, находясь внутри этого пространства, начинаешь понимать, что его пределы весьма условны, потому как, пытаясь их охватить взглядом, обретаешь простор, натыкаешься на горизонт, беспомощно при этом грезишь об Империи, а она – вот она, тут как тут, торжественно не предполагает никаких границ, хотя они конечно гипотетически существуют, более того, они «на замке».

По крайней мере, когда в детстве лежал на кровати и рассматривал карту, приколотую к стене, видел их.

В ту поездку на Остров (летом 1981 года) Битов остановился в музейном общежитии, которое располагалось на территории Кремля в бывшем больничном корпусе при Филипповской церкви – печи в коридоре, дрова под лестницей, тусклая лампочка под потолком, скрипучий деревянный пол, дверь в храм, естественно, заколочена.

Когда добрался до койки, смог наконец снять сапоги.

Оказалось, что ноги стер в кровь.

То ли портянки неправильно намотал, то ли сапоги подвели, то ли по-другому тут и быть не могло.

Вечером выпивали, конечно, беседовали, вспоминали…

Вот, например, Битов рассказывал о том, как служил в армии: «Я никуда не годился, был в очках, с неоконченным высшим, в общем социально неподходящим элементом. Меня перекидывали из одного стройбата в другой. И только потом, вернувшись, я понял, что это были все бывшие зоны, которые освободились из-под зеков, то есть я побывал в такой странной экскурсии по зонам».

По расконвоированным зонам совершал путешествие расконвоированный автор, словно бы пытался что-то понять про себя, окажись он здесь на несколько лет раньше в другом качестве, вдыхал этот лагерный воздух, эту сырость и гниль, как будто бы предвидел вопрос, который спустя годы ему задаст его крестный, писатель, переводчик, узник ГУЛАГа Олег Васильевич Волков: «Вы сидели, Андрей Георгиевич? Нет? Ну, нормальный писатель должен посидеть лет десять… Нет, много. Ну,