Глава 25

3 июня 1944 года

Пять дней спустя я забралась в армейский джип, который должен был отвезти меня в Лондон. Я настояла на короткой остановке в Гранчестер-холле – не могла уехать во Францию, не попрощавшись с Эдвардом.

Когда я вошла в детскую, он ликующе воскликнул:

– Мамочка!

Эдвард бросился в мои объятия, я подняла его на руки и закружила. Мы смеялись, осыпая друг друга поцелуями. На мгновение я почувствовала безмерную радость – но счастье было мимолетным. Стоило мне вспомнить о цели своего визита, как мой смех зазвучал вымученно.

Следующие полчаса мы сидели на ковре в детской, только я и он, играя с деревянными кубиками. Все это время я смотрела на него со смесью всепоглощающей любви и невыносимой тоски. Как, черт возьми, я согласилась оставить его? Чем я думала, соглашаясь на эту миссию? Сейчас больше всего на свете мне хотелось отказаться от нее.

Эдвард сосредоточенно выкладывал вокруг нас широкий круг из кубиков.

– Это крепость, – пояснил он. – В ней фашисты нас не тронут.

Я поняла, что он хотел сказать, и поаплодировала его усилиям, заливаясь безмолвными скорбными слезами. Мы вместе сложили из кубиков идеальный круг, и я сказала, что он у меня очень храбрый и умный мальчик.

Потом Эдварда начало клонить в сон, и мне пришлось отнести его в кресло-качалку. Я баюкала его на руках и поцеловала в макушку. А потом сказала, что люблю его и что мне нужно будет ненадолго уехать.

– Нет, мамочка, – невнятно пробормотал он, посасывая большой палец.

– Скоро вернусь, – заверила я его, изо всех сил стараясь говорить ровно. – И тогда мы с тобой пойдем есть мороженое.

Веки малыша отяжелели. Откинув со лба Эдварда прекрасные белокурые волосы, я запела его любимую колыбельную.

– Пока меня не будет, – тихо прошептала я ему на ухо, – всего лишь представляй меня в крепости, которую ты построил. Там я буду в безопасности.

Но так ли это? Правда ли мне ничто не будет угрожать? Неужели я теперь лгала и ему – как обманывала всех вокруг? Тех, кто был мне дорог?

Я не знала ответа на этот вопрос, и меня убивала одна только мысль о том, что когда-нибудь он может узнать правду. Вдруг мой сын обидится на меня за это лукавство? Я подавила болезненный спазм, пережавший мое сердце, потому что в глубине души осознавала: мне нужно это сделать.

Слишком вымотанный, чтобы возражать против моего ухода, малыш провалился в сон. Я качала его в кресле, а мое сердце разлеталось на тысячу осколков, по лицу текли слезы. Я беззвучно рыдала, не прекращая его баюкать. Наконец у меня появились силы встать. Я отнесла его в постель, осторожно уложила, поцеловала в щеку и помолилась, чтобы Бог не оставил меня на вражеской территории – чтобы я вернулась в Англию и снова заключила сына в свои объятия.

Когда я отстранилась, он уже мирно спал.

Некоторое время спустя я ехала в машине по длинной, обсаженной деревьями аллее. Я оглянулась на Гранчестер-холл, в стенах которого спал мой сын. Каким-то образом мне удалось усидеть на месте. Я сама не понимала как. Но мое сердце вело меня во Францию – туда, где еще до рождения Эдварда пришлось расстаться нам с Людвигом. Он ждал меня. И я знала, что должна последовать его зову.

Перед нами лежали открытые дороги. Английскую провинцию усеивали пустые военные базы, напоминавшие заброшенные города-призраки. Наши солдаты и техника в полной боевой готовности ждали на южном побережье приказа о высадке. Со дня на день они пересекут Ла-Манш и начнут освобождать Европу.

Штаб-квартира Управления располагалась на Бейкер-стрит. Меня провели в комнату для инструктажа, где немедленно представили капитану Морису Бакмастеру, которого все звали просто Бак. Он выдал мне фальшивое удостоверение личности – отныне мое имя было Симона Брошье. Мне надлежало в кратчайшие сроки заучить свою легенду. (Я была дочерью книготорговца из Бордо. Город выбрали не случайно – все-таки я знала его как свои пять пальцев. Я была влюблена во французского солдата, который погиб в Дюнкерке в 1940 году. Его семья приютила меня. Взамен я присматривала за их детьми и занималась домашним хозяйством.) Куратор въедливо допрашивал меня до тех пор, пока я не выучила свою вымышленную биографию наизусть. Затем передо мной разложили снимки немецкой униформы – чтобы я научилась различать офицеров гестапо, СС, абвера, люфтваффе и вермахта.

– Вам придется жить во лжи, Вивиан, – наконец сказал Бак. – Вы должны полностью раствориться в другой личности. Как думаете, справитесь с этой задачей?

– Да, – уверенно кивнула я. – Не сомневаюсь.

Шестого июня – на третий день моего пребывания в лондонской штаб-квартире Управления – мы узнали, что утром произошла долгожданная высадка союзных сил на оккупированные территории. Десантники уже отбили побережье Нормандии. Люди праздновали, ликовали. На улицах звучала музыка. Но до победы нам было далеко. Нашим бойцам предстояло еще долго – недели, возможно даже месяцы – продираться сквозь Францию, оттесняя немцев к границам их страны.

Я должна была поддерживать связь между подразделениями группы Миллера в окрестностях Орлеана – планировалось взорвать важнейшие мосты и железнодорожные линии, чтобы помешать немцам перебросить войска с юга Франции в Нормандию.

Мне казалось, что я готова. Более того – я рвалась в бой, горела своей миссией. Жаждала внести свою лепту в освобождение Франции и отвесить Гитлеру смачный пинок под зад. Потому что каждый человек заслуживал жить в свободном мире. А еще я наделась хотя бы таким образом отомстить за смерть сестры.

Но мои мысли постоянно возвращались к Людвигу – и тогда меня обуревали противоречивые чувства. Туман неизвестности. Смогу ли я сдержать обещание, которое дала Вивиан, – останусь ли верной Англии? Что, если мне снова встретится Людвиг? Ситуация была сложной. Я не знала, как поступлю, оказавшись перед выбором.

Той ночью, после успешной высадки союзников в Нормандии, Бак отвез меня и другого агента – радиста под кодовым именем Бенуа – на аэродром Темпсфорд. Для Бенуа это была уже третья миссия Управления во Франции.

По приезде нам с напарником подали ужин с вином. Потом нам вручили удостоверения личности, карточки на продукты и французские