Шрифт:
Закладка:
И разве мог пройти мимо зоркого взгляда армии литературных критиков даже самый ничтожный рассказик, не вписывающийся в стройную картину всенародной эпопеи, равной которой не было за все время существовании на земном шаре письменной культуры.
Потом уже из принятых к просмотру рукописей составлялись отдельные тома и авторские сборники, на основе чего кроились миллионы рядовых сюртучков и генеральских мундиров во благо процветания самого счастливого мирового сообщества. И читателям волей-неволей приходилось прочитывать едва ли не все, что возникало на полках библиотек, книжных магазинов и прилавках газетных киосков, отпечатанное для них любимых в самые сжатые сроки на безостановочно работающих полиграфических машинах лучших западных образцов. И поток печатных строк, страниц, томов и полных собраний сочинений безостановочно рос, ширился, рискуя рано или поздно начисто закупорить мозги поглощающих без разбора весь этот бумажный поток сограждан.
И вот ваш покорный слуга, уподобившись бесстрашному пастуху Давиду, вдруг решил сразиться с всесильным Голиафом Голиафовичем, избравши в качестве оружия не пращу, но собственную рукопись. За результатом можно было даже к цыганке не ходить, а заранее заказывать отходную, именуемую не иначе как панихида. Но уж так устроен наш брат-сочинитель, способный создавать иные миры, прогнозировать чужие судьбы, но нисколечко не заботящийся о своей собственной. Хотя, если разобраться, мое панихидное настроение и закомплексованность на непременном поражении все же были чистой воды бравадой. Когда бы во мне незрел несгибаемый росток уверенности, то нечего, как говорится, и огород городить, бумагу марать и… думать о возвышенном. То есть о благоприятном исходе. А если копнуть поглубже в наше с вами историческое прошлое, то найдется немало примеров, когда гусиное перо оказывалось стократ сильнее и опаснее сотни орудийных стволов. К тому же дело не в результате, важен процесс, поступок, сделанный тобой шаг, а решившись на него, поворачивать обратно как-то не пристало. И он мной был сделан. Пусть пока что мысленно, но… терять мне тогда было абсолютно нечего.
Автор и редактор — братья навек?
Даю честное сочинительское слово в дальнейшем в своем повествовании не вдаваться в анализ и не углубляться в толщу авторско- редакторских довольно непростых отношений. Но не могу и просто пройти мимо того неоднозначного явления, долгие годы служившего не только за страх и деньги, но и по убеждению упомянутому выше Голиафу Голиафовичу — главному хозяину и распорядителю писательских душ некогда существовавшей и ушедшей в небытие страны. Может, когда-нибудь кто-то сподобится написать если не научный, то хотя бы авторский труд-воспоминание, как шел тот самый процесс и влиял на строй, служа одной из подпорок, на которых тот пусть неустойчиво, но долгие годы держался. Вспомнит о бессонных авторских ночах, загубленных годах и редких минутах счастья. Все было: и радость и печаль, скажем, уподобляясь поэтическому ритму собратьев по перу. Кому-то больше, а кому самый чуток досталось познать те перипетии в общении с издательскими кругами. Про себя лично скромно умолчу, но ощущение о происходящем в те годы все же передам как могу.
Понятно, между людьми пишущими (сочинителями!) и надстроечной литературной когортой (редактурой), непосредственными манипуляторами и распорядителями авторской продукции, различие не просто велико, а — немыслимо, измеряемое если не в парсеках, то в единицах преогромных. Всевозможные рассказики, эссе, повестушки и прочая дребедень регулярно ложились, а если быть честным — элементарно швырялись на сугубо бюрократического вида столы, чем-то похожие на почтовые, обшитые дюралью сегменты, где они сортировались, взвешивались и летели кто куда, но каждый своим путем. Насколько мне известно, первоначально согласно раз и навсегда заведенному регламенту проводился их чисто визуальный отбор по именам, известным или же ни о чем редакторским клеркам не говорящим. А уж потом, планово и календарно-согласовано они проглядывались, пролистывались, а некоторые даже и прочитывались чаще всего по принципу, получившему в народе едкое, но правильное название — «диагональный».
С теми, на которых дольше обычного задержался редакторский глаз, начиналась определенная работа: обстружка лишне-неприличной словесной чепухи, вырезка кусков, куда обычно впихивалась излишняя красивость и всяческие размусоливания о смысле жизни, земном предназначении человека или открытоплебейские признания в любви автора к партии и всем, кто выше его по штату, рангу и положению. Нет, если в меру, то ради бога, но не на пол же романа… И наконец, шла элементарная работа над орфографическими, стилистическими и прочими ошибками, которых даже маститые авторы допускали в силу своей повсеместной безграмотности великое множество. Лишь после того общипанная и нашпигованная соответствующей начинкой вещица, словно праздничный гусь подавалась на стол к главному редактору, тот, коль доверял своим нижестоящим по чину редакторам, ставил на ней свою неподражаемую визу-закорючку, и о дальнейшей судьбе той рукописи можно было почти что не беспокоиться. Случались, естественно, разные там непредвиденные казусы, но от них мало кто застрахован.
Но давайте чуть задержимся на личности того самого рядового литературного редактора, от мнения-решения коего и зависела главным образом судьба новорожденного. Скажите, вы знаете, кто такой литературный редактор, чьих руках не только судьба вашей рукописи, но, как ни крути, и ваша собственная? Нет, вы наверняка не знаете, кто это такой!
Так я вам скажу. Это виртуоз своего дела, который как умелый портной может и должен из куска материала не всегда лучшего качества, а часто не соответствующего быстро текущей литературной моде скроить и сшить костюм, платье, шинельку, соответствующую общепринятым мировым параметрам. Уточним. То может оказаться свадебный девственно-беспорочной наряд в соответствии со статусом автора; или же элегантный сюртук для выхода в свет седому и заслуженному генералу, а то и богатая шуба с меховой подкладкой для человека известного, без которой тот при его летах и положении вряд ли будет воспринят высокой общественностью так, как ему желается. В любом случае с редактора-закройщика главный спрос и свои претензии можете адресовать лично ему. Впрочем, благодарности в случае успеха все по тому же адресу.
Рядовой редактор-портной не только обязан был придать элегантный вид всей этой литературно-бумажной массе, снабдив ее рюшечками-рецензиями, огромной брошью вступительной статьи уважаемого человека. Именно он обязан проследить, чтоб после пошива очередного литературного опуса подкладка не высовывалась из-под подола и один рукав не оказался короче другого и читался тот шедевр как продолжение начатой во времена оные исключительно социалистической и конечно же народной!
