Шрифт:
Закладка:
Первым желанием было зашвырнуть свою писанину в жерло всепоглощающей печи.
Но сдержался и осторожно вложил их обратно в папочку с тесемками.
То был мой труд, мой ребенок, и поступить с ним так просто не мог.
Оделся и пошел в лес.
Без всякого дела.
Спустился к речке, поглядел на пожелтевший возле проруби лед…
Под ним шла своя невидимая мне жизнь.
Подумалось, а если лед раздолбить, очистить скрытую под ним журчалку, там откроется чистая вода!
Прозрачная и годная к употреблению.
Так и мне нужно всего лишь очистить рукопись от лишней шелухи и косноязычия.
Пусть на это уйдет месяц, а то и два.
Да хоть год!
Любой труд того стоит.
Чтоб его не сжигали, а довели до конца.
Вернулся в дом и взялся за правку.
С первой страницы.
Придирался к каждому слову.
Вычеркивал и переписывал заново корявые фразы.
Некоторые листы перечеркивал крест-накрест, откладывал в сторону.
Наконец остановился.
Перечитал…
Даже понравилось.
Меж строк зазвучала неслышимая раньше мелодия.
Главное, ее не утерять.
Не сфальшивить…
Поднял глаза на иконку.
Святитель Николай все так же твердо сжимал скрещенные пальцы, благословляя мои старания.
Ему явно тоже стала слышна моя мелодия.
Он был первый мой слушатель и читатель.
А иного мне тогда и не нужно было…
* * *
Когда вечерами выходил на крыльцо, видел, как неохотно снежная масса отползала от моего дома, уменьшаясь и скукоживаясь. Уже начала проглядывать тропинка, вьющаяся от одного выстывшего за зиму дома к другому. Слышно было, как на речке потрескивает набухший влагой лед, словно кто-то ударял по нему скрытой от глаз колотушкой. Как-то не верилось, что сумел пережить в полном одиночестве первую свою зиму. А сколько их еще будет? Кто ж знает…
И вот настал день, когда на доставшемся от прежних хозяев обеденном столе торжественно выложил стопку машинописных страничек. Они казались мне живыми, трепетно нежными и даже, когда осторожно клал на них ладонь, горячими. Как каравай свежеиспеченного хлеба, который за много лет до моего здесь появления хозяйка вынимала из печи и также бережно опускала на отполированную столешницу. Потом она ухватом доставала из печи чугунок с борщом или щами, и вся семья рассаживалась вокруг, ребятишки тянули к нему руки с зажатыми в них деревянными ложками, а отец, глава семьи, аккуратно отрезал краюхи свежеиспеченного хлеба и вручал каждому из них.
Теперь вот наступила моя очередь положить на тот самый стол свой собственный каравай, который выпекал всю долгую зиму. И возникал законный вопрос: а потянутся ли к нему руки моих едоков-читателей? Придется ли им по вкусу мое творение, не сморщатся ли, не отбросят в сторону, посчитав мой труд напрасным…
Но до этого было еще ой как далеко. Следовало решиться отправить рукопись в какое-то издательство или хотя бы в журнал. И будет большой удачей, если его там примут и… даже страшно подумать… — опубликуют…
Решиться на такой вполне заурядный шаг было страшно. Но иного выбора не было. Потому засунул рукопись в свой объемистый рюкзак и по изрядно раскисшей в последние дни тропе добрался до проезжей дороги, где довольно скоро меня подобрал очередной лесовоз, и через положенный срок мы уже въезжали в предместье моего родногогородка. Оттуда прямым ходом направился на квартиру к знакомой машинистке преклонного возраста, которая и раньше облекала мои опусы в удобную для всеобщего прочтения форму. Причем она великодушно разрешала расплачиваться с ней при обретении мной определенного количества наличности.
Взглянув на извлечённую из рюкзака рукопись, она одобрительно покачала седенькой головой и изрекла что-то типа, мол, растут люди… То был первый, а точнее, единственный комплимент в мой адрес моего еще никем не читанного творения, как ни странно, окрыливший меня на долгий срок. Кто б знал, как вовремя он был мной услышан.
Та пожилая машинистка, ставшая первой моей реальной читательницей, попросила зайти этак через недельку, что меня вполне устраивало. Договорились, что она сделает пять закладок, поскольку планы мои насчет рассылки своего литературного шедевра были весьма обширны. Но, предупредила, — последний вариант будет «слепой» или в переводе на общепонятный язык — почти нечитаемый.
Ну и что с того? Оставлю его себе на память, легкомысленно решил я тогда. Но именно этот экземпляр и стал в дальнейшем, если хотите, палочкой-выручалочкой, позволив обрести пусть незначительный, но значимый для меня литературный статус.
Ровно через неделю с легкой дрожью во всем теле принял из рук в руки свои заветные экземпляры, частично оплатил труд моей спасительницы, пообещав в скором времени рассчитаться полностью. И, словно на крыльях, полетел прямиком в сторону почтового отделения. А вот тут у меня возникли первые сомнения в совершении дальнейших действий, о которых следует поговорить отдельно.
Приватные размышления автора о сочинительстве, и не только о нем
Если кто вдруг поинтересуется: о чем было первое мое повествование?
Отвечу коротко — о любви.
Да! А вы чего хотели?
Любовь не только добро, но и корень зла.
Короче, всего, что с нами происходит.
Любовь и несчастье живут рядом.
По любви рождаются не только дети, но и муки наши.
От любви умирают.
Убивают других.
Сходят с ума.
Сжигают себя в ее испепеляющем пламени.
И, несмотря ни на что, ждут встречи с ней…
В любовь, как и в ревматизм, не верят до первого приступа.
Любовь — наркотик.
Ей нужно переболеть и жить дальше.
Нет более парадоксального явления, чем любовь.
Если не к женщине, то к самому себе…
Причем второе случается чаще.
Но мы готовы любить, не задумываясь о последствиях.
Причина — любовный дальтонизм.
Он не проходит с возрастом.
Его не лечат.
О нем не скажет ни один анализ.
Но именно он и приводит к смертельному исходу.
Вот об этом и было мое повествование…
Из личного горького опыта.
Хотя, почему горького… Была и ложка меда.
Может, даже две.
В первые дни, часы, минуты знакомства.
И… после расставания.
Привыкай жить с болью, посоветовал мне однажды один знакомый врач.
И я почти научился.
Иногда боль утихает, и ты вновь готов броситься в тот самый поток чувств.
Рискуя потерять если не жизнь, то собственную независимость.
Зачем она тебе?
Без нее можно прожить, а вот без страданий, увы, никак…
Герой моего повествования тоже мечтал о высоких чувствах.
И, как ему показалось, встретил ту, о ком так страстно мечтал.
Буквально в соседней с ним квартире.
Но она была замужем!
