По факту не только буржуазный период не был пройден, но и так называемый «феодальный», если использовать марксистские формулировки, и даже архаический периоды продолжали соприсутствовать в советской социалистической действительности, которая номинально якобы уже шагнула на две, по отношению к «феодальному» периоду, ступени вперёд. Возникшее при этом состояние общества философ, доктор социологических наук Александр Дугин определяет понятием «археомодерн». Это ситуация, когда за модернистским фасадом кроется социально-архаическая структура[353]. Освальд Шпенглер определял это же состояние понятием «псевдоморфоз»[354]. В советской России состояние «археомодерна» возникло в тот момент, когда партийное руководство объявило наличие в стране социалистического общества и начало действовать исходя из его принципов. Однако, по сути, сама Россия ещё не пережила даже трансформации буржуазного периода, будучи глубоко укоренённой в традиции и даже архаике, если иметь в виду тот же Северный Кавказ. В этой ситуации модернизация России, которая требовалась для соответствия социалистическому обществу, также проходила экстерном. При этом базовое русское население было более податливо к этим социальным трансформациям, потому и быстрее модернизировалось, принимая «на веру» то, что наше новое государство — советская Россия — является индустриально развитым, атомизированное гражданство является базовым социальным типом, а само общество — социально гомогенным, унифицированным, однородным и единообразным.

Урбанистическое общество, являющееся нормативным для марксистского, прогрессистского, материалистического подхода, — это городское население, жители индустриальных центров. Ситуация, когда не менее 51 % населения страны представляет собой городское население, а 49 % представляет собой население сельское, аграрное, и его доля постоянно сокращается, — вот необходимый признак социалистического, индустриально развитого общества. Эту модель приняло русское большинство. Приняло с большой натяжкой, спешно восполняя недостающие компоненты. Хотя даже русские не соответствовали ей в полной мере, не были достаточно атомизированны, дискретны, урбанизированы, но всё равно приняли её, пусть даже как образ будущего. Став некими поверхностными носителями этой индустриальной модели, русские двинулись на Северный Кавказ именно как строители этого нового индустриального образа социалистической мечты, неся её народам региона. Отправляя русских на Северный Кавказ в довольно большом количестве — по распределению, по разнарядке, силовым образом, — советская элита осуществляла тем самым ускоренную модернизацию Северного Кавказа путём принудительной индустриализации, через привнесение социально-политической модели, которую и выражали русские на тот момент, сами уже номинально развившиеся ускоренным образом до социалистического уровня.

По сути, Кавказ индустриализировался ещё более ускоренно, чем вся остальная Россия, потому как имел куда больший разрыв с желаемым образом будущего. Такой темп был взят именно потому, что в значительной степени кавказское общество, в представлении советской элиты, являлось нарочито «феодальным», в марксистской терминологии, и в значительной степени архаичным. Но, по сути, эти фактические характеристики упускались из внимания, умалчивались, так как считалось, что если социалистическая модель общества присутствует на Северном Кавказе хотя бы в минимальной концентрации, значит, всё остальное уже преодолено, а остатки архаики в итоге сами как-то рассосутся под воздействием индустриальной мобилизации и идеологической пропаганды советского «просвещения».

В момент распада Советского Союза это директивно-принудительное навязывание социалистических марксистских моделей через урбанизацию и индустриализацию в одночасье исчезло. Центр больше не настаивал на том, что Кавказ является социалистическим, гомогенным, индустриально развитым, урбанизированным обществом, что очевидно не соответствовало действительности. В момент, когда идеологическое давление ослабло, кавказское общество начало самовосстанавливаться. Начались процессы социального выздоровления, социальная структура Северного Кавказа начала принимать те естественные формы, которые ей всегда были свойственны, а именно: традиционные формы социального устройства, аграрные способы ведения хозяйства стали возвращаться как данность. Больше никто не заставлял людей от них отказываться, больше никто не насиловал народы утверждениями, что они — дискретное, индустриально развитое, прогрессивное социалистическое общество. Это перекодирование Кавказа было снято с повестки дня, и всё начало возвращаться на круги своя, то есть попросту восстанавливаться.

Религиозный фактор занял подобающее ему место, и этот процесс продолжается по сей день. Без силового навязывания индустриального развития всё начало двигаться к своим естественным формам.

Однако на фоне этого восстановления начали возникать ещё и отголоски «преодолённых» формаций, в первую очередь националистические тенденции, то есть попытки продолжить создание буржуазных национальных государств на Северном Кавказе. Это стало таким же восстановлением, но уже не архаичного или традиционалистского, но буржуазного периода, который советским проектом был также «преодолён». Начался процесс создания из так называемых «национальных республик», которые в советский период считались таким же отмирающим элементом, как и кавказская традиция, полноценных буржуазных государств со всеми атрибутами суверенитета, новых государственных структур со всеми атрибутами государства-нации — жёсткими административными границами, соответствующей титульным народам или этносам политической национальной администрации, с парламентами, с президентами, конституциями, что особо проявилось в 1990-е годы. То есть со всеми полноценными атрибутами суверенитета, такими, какие и должны быть у государства-нации. Но так как период национально-государственного строительства в начале двадцатого столетия Кавказ прошёл всего за несколько лет, то и национальные государства в рамках республик советского периода существовали, по сути, лишь номинально. Реальные буржуазные государства начали создаваться на Кавказе именно в 1990-х и практически с самого начала. Так, как это и должно было бы происходить, если бы республики Северного Кавказа полноценно пережили бы этот буржуазный период, который Европа прошла за 2–3 столетия становления буржуазных государств, на обломках империй формируя национальные государства, или государства-нации — Etat-Nation. Таким образом, этап становления национальных государств начался на Кавказе только после развала Советского Союза. Марксистская же логика, которая говорила о том, что социалистический период следует за буржуазным и обратной дороги быть не может, была полностью попрана. Мы в реальности столкнулись с возвратом к буржуазному строю после социалистического, чего, согласно марксистской догматике, быть просто не может. Мало того, в некоторых регионах, если говорить как раз таки о Кавказе, мы «откатились» к традиционным — «феодальным» по Марксу — и даже архаичным формам. Это был полный крах марксизма и его догматики в одной отдельно взятой стране.