Северный Кавказ: марксистское (советское) видение. Как известно, марксистская идеология опиралась на прогрессистскую модель развития истории. В начало истории она ставила архаическое общество, после которого следовало традиционное, или, как его определял Маркс, оперирующий европейским контекстом, «феодальное общество»[350]. Следующий за ним буржуазный тип общественного устройства, возникающего на основе национальных государств, как правило, вследствие буржуазных революций, характеризуется понятием «национализм». Социалистическое общество мыслилось как следующий за буржуазным этап развития человечества в целом. А уже за социализмом следовала завершающая формация — идеальное, глобальное коммунистическое общество.

Все эти этапы прогрессистского, исключительно материалистического развития располагались линейно и последовательно сменяли друг друга, один за другим. Прогрессистский подход, на котором и базируется учение Маркса, исходит из того, что каждый последующий этап преодолевает предыдущий, отменяя его и растворяя в новом этапе развития общества. Отсюда: социалистический период — это то, что следует за буржуазным периодом становления национальных государств и предвосхищает коммунистический период построения идеального глобального коммунистического общества абсолютно сознательных людей, пребывающих в гармонии рассудочного общества и материальном достатке. Именно эта теоретическая марксистская модель применялась и к Кавказу, как в момент становления советской государственности, так и далее, в период её развития.

В реальности же советское руководство, имея дело с Кавказом, сталкивалось с неким непоследовательным наложением этих исторических формаций друг на друга. Так называемый буржуазный период, характеризующийся становлением политических наций, формально разворачивался на Кавказе с февраля по октябрь 1917 года, «дозревая» в процессе гражданской войны. Как, собственно, и по всей постимперской России. Однако фактически буржуазный период так полноценно и не состоялся, несмотря на директивно-номинальное создание «национальных республик». Поэтому позднее и социалистическое, как бы уже номинально постбуржуазное общество присутствовало на Кавказе лишь в виде верхнего, элитного пласта: представители центральной власти, бюрократический аппарат, институт Коммунистической партии и большой экспорт профессиональных кадров из центральных регионов России, в совокупности своей осуществлявших надзор за процессами развития социализма на Северном Кавказе. При этом по факту, несмотря на уже вовсю идущий социалистический период, задним числом и в спешном порядке происходило «достраивание» буржуазного, теоретически уже «преодолённого» этапа; а именно, происходило доразвитие института «национальных республик», или, как их определяют в Европе, буржуазных государств. Которые, что было очевидно советскому руководству, не успели полноценно состояться в номинально буржуазный период с февраля по октябрь 1917 года. Это «докручивание» буржуазного периода было необходимо для достижения заданного уровня индустриализации, который, по большому счёту, и является базовой предпосылкой для формирования класса труда — политически осмысленного пролетариата, совершающего затем пролетарскую революцию, после которой общество и переходит в социалистическую формацию. Проблема заключалась в том, что строительство социалистического общества невозможно на традиционной — в марксистской терминологии «феодальной» — основе, без полноценной реализации периода буржуазного урбанистического национального государства.

Таким образом, этапы становления буржуазного общества, зафиксированного в территориальных национальных образованиях — так называемых «национальных республиках», и строительство социализма на Северном Кавказе реализовывались одновременно. Однако, вопреки марксистской теории, по факту в регионе всё ещё присутствовало и традиционное, или, согласно марксистской терминологии, «феодальное» общество, которое было представлено сохранившимися структурами местной знати. Эти представители знати частично вписывались в партийный управленческий аппарат как «духовные» — теперь уже партийные — авторитеты и представители традиционных объединений — суфийских братств, вирдов и тейпов, которых как бы номинально уже и не существовало, но которые существовали объективно. Эти фактические элиты вынужденно интегрировались в модель советской интернациональной — то есть выходящей за рамки национальных государств, или республик, — социалистической системы на фоне остающегося подразумевания необходимости одновременного доразвития буржуазного становления политических наций.

К этому всему, несмотря ни на что, советская действительность сталкивалась ещё и с проявлениями архаического общества, предстоящего традиционному, «феодальному» периоду, — того, что сохраняло народы Северного Кавказа в качестве коллективных субъектов и которое транслировало вековой жизненный уклад, традиции, обычаи, обряды, адаты, кровнородственные отношения и так далее на теоретически шагнувшую далеко вперёд советскую действительность.

В итоге все эти четыре уровня — архаический, традиционный, буржуазно-национальный и социалистический — в советский период сосуществовали как данность, то есть по факту, в разной степени влияя на текущие процессы. Происходило это вопреки марксистской последовательности, отменяющей с каждым следующим периодом предыдущий. В советском же государстве, созданном как бы экстерном, с сильным забеганием вперёд, они соприсутствовали. И с этим необходимо было считаться. Таким образом, «советское общество осознавало себя как общество посткапиталистического модерна, но на самом деле представляло собой систему ускоренной предкапиталистической модернизации общества традиционного, ещё не прошедшего полноценно фазу капитализма»[351].

Во всю эту и так довольно сложную социально-политическую модель, явно диссонирующую с теоретическими выкладками марксизма, вклинивался ещё один, уже скорее «сталинский» фактор, заключавшийся в том, что реальное самоопределение политических наций в качестве суверенных государств в момент, когда Советский Союз уже сложился, не входило в планы советских элит. Тем более что номинально этот этап уже считался пройденным. Поэтому чтобы не превратить формальные национальные образования — республики, представлявшие собой как бы свидетельство доразвития буржуазного периода, — в реальные государственные структуры, советская государственность сталинского периода «построения социализма в отдельно взятой стране» использовала несколько средств. В первую очередь так называемые национально-административные образования Северного Кавказа складывались из некомплиментарных этнических групп и народов. Что, впрочем, практиковалось и после смерти Сталина. В результате в так называемые «республики» объединялись адыги, кабардинцы и тюрки, балкарцы, тюрки, карачаевцы и адыги, черкесы. Таким же образом в единое национально-административное образование был сведён полиэтничный Дагестан, где в этой связи, а также из-за отсутствия «титульного» народа в названии, ни один из составляющих этносов не мог доминировать. В результате на базе получившихся так называемых «национальных республик» было невозможно фактическое создание полноценной и законченной буржуазной политической нации.