По сути, этот подход дезавуировал теоретическую попытку достроить политические нации на Северном Кавказе, предпринятую на предыдущем, «ленинском» этапе развития советского государства. Здесь возникал ещё один уровень, теперь уже внутреннего диссонанса между реальностью и скорректированными после смерти Ленина теоретическими выкладками. В результате из имеющегося фактического положения дел вытекал ещё один подход. Необходимо было соблюдать тонкий баланс политических взаимоотношений. С одной стороны между представителями общегосударственного уровня — выходцами из партийной элиты центральной власти и их ставленниками. С другой — представителями местной бюрократии, традиционных сообществ и того, что по факту имело авторитет и влияние в северокавказских, теперь уже имеющих и политическое обличие, «республиках».

Таким образом, мы видим, что в советский период марксистская ортодоксия, представленная интернационализмом советского периода, который должен был размыкать буржуазные политические нации, в этот же момент достраиваемые путём ускоренной и интенсивной модернизации и индустриализации, накладывалась на мощную инерцию выживания глубинных пластов традиционного общества Северного Кавказа. Это традиционное общество продолжало сохранять высокий уровень религиозности, родовую в своей основе клановость, обрядовость и кровнородственные архаические отношения. Всё то, что наиболее острым и вопиющим образом было обнаружено в момент распада Советского Союза, когда догматическое, номинально марксистское давление центра, то есть Москвы, было снято, а руководящая роль партии была отменена. В этот период базовая подоплёка существования северокавказских обществ обнажилась во всей полноте.

В итоге на момент распада Советского Союза мы наблюдали на Северном Кавказе высокую насыщенность этническими группами: этносы и народы — как коллективные органические общности — не растворились в процессе создания буржуазных северокавказских национальных республик, неких недогосударств, что должно было произойти номинально. Однако это не произошло по факту, так как в это же самое время центральное руководство противилось реальному становлению политических буржуазных наций на Северном Кавказе, лишь имитационно поддерживая этот процесс.

Одновременно с этим на Северном Кавказе был обнаружен довольно низкий, по сравнению с другими регионами, уровень индустриализации, несмотря на то что в советский период индустриализация проводилась интенсивно. К моменту распада СССР на Северном Кавказе сохранилась преимущественно сельскохозяйственная ориентация. Как замечает на этот счёт член Академии наук Чеченской Республики Вахит Акаев: «Русское население на Кавказе, в Дагестане, мы это хорошо знаем, у нас в Чечне, в Кабардино-Балкарии, Северной Осетии было всегда завязано на промышленности. Нужно было развивать нефтяную промышленность в Грозном, это была стратегическая задача самого государства. Только через русских чеченское население втягивалось в производство. Но всё равно, и мы это хорошо знаем, в годы Советской власти так и не произошёл процесс индустриализации чеченского населения. Он не был завершён, и много чеченцев осталось в сельской местности»[352]. Низкий уровень урбанизации Северного Кавказа был обусловлен ещё и тем, что за весь советский период так и не удалось переломить ситуацию — достичь уровня доминирования городского населения над аграрным. Это, собственно, и способствовало сохранению традиций, обычаев и устоев, и дало возможность сохраниться традиционным народам и этносам.

Когда в момент распада Советского Союза достраивание социалистической интернациональной модели было снято с повестки дня, на Северном Кавказе обнаружилось недостроенное буржуазное общество национальных республик с высоким уровнем традиционализма одновременно. К этому моменту в России получила развитие идея создания либерально-капиталистического общества, также преодоляющего формы национальной государственности, но с обратным, по отношению к марксизму, знаком.

Новые вызовы постсоветского этапа: опасность либерального эксперимента. Из сложившейся к моменту распада Советского Союза ситуации логически вытекало три варианта дальнейшего развития северокавказского общества. Первый из них заключался в завершении трансформирования номинальных в советский период северокавказских республик в полноценные национальные буржуазные государства. И тут главным препятствием на пути такого достраивания буржуазных наций на Северном Кавказе как раз таки и стало объединение в их составе некомплиментарных народов. Также сработали и другие меры, которые были предприняты ещё советскими элитами как раз для предотвращения этого достраивания. В итоге процесс создания полноценных политических наций на Северном Кавказе забуксовал. Он требовал гомогенизации и социальной унификации так называемых «национальных республик» в реальные национальные государства, что грозило не только этноцидом, но и ударом по идентичности многих народов и этносов, входивших в состав «республик», но не вынесенных в «титул», а значит, неминуемо обернулось бы большой кровью.

Второй вариант развития Северного Кавказа был предложен захватившими власть либеральными реформаторами и представлял собой концепт гражданского общества, или общероссийской гражданской политической нации, который укладывался в общую либеральную модель создания гражданской политической нации на территории всей Российской Федерации. Следует отметить, что в момент распада Советского Союза все советские республики автоматически превратились в гражданские политические нации. За исключением Российской Федерации, которая именно в своей федеративности номинально сохранила формат полиэтничности, предусматривающей возможность и допущение существования различного рода идентичностей — религиозных, этнических и культурных автономий. По сути, РФ сохранила в себе модель государства-империи, а не государства-нации — стратегического единства многообразия. Наблюдая это, либералы 1990-х годов предложили свой выход из советского периода, который заключался в замене социалистического варианта интернационализма — построения новой общности — единый советский народ, — либеральным вариантом. Это также предусматривало продолжение позитивистского и прогрессистского построения единого общества, но уже не на социалистических, а на либеральных принципах. Именно эта задача и была сформулирована в концепте гражданской политической нации, или «плавильного котла», который должен был унифицировать российское многообразие полиэтничного и мультиконфессионального состава под единый социальный стандарт, по сути превратив Российскую Федерацию в одно большое государство-нацию. Данный проект растворения народов, согласно либеральному сценарию, должен был быть реализован и на Кавказе, с тем же самым результатом — большой кровью в борьбе за сохранение идентичности перед угрозой стирания и растворения.

Наконец, существует также третий вариант — восстановление формата традиционного государства, в основе которого лежит стратегическое единство многообразия идентичностей и которое определяется понятием «государство-империя». Это евразийский вариант развития, в котором сами народы, а не политические суррогаты в формате национальных республик, становятся субъектами. По сути, это уход от искусственной буржуазной политизации и наращивания политической субъектности национальных республик. Этот сценарий представляет собой переход к доминированию идентичности народов, этносов, традиционных общин и автономий. Это вариант развития многообразия культуры, а не нивелировки и унификации под единый стандарт гражданской политической нации, что предусмотрено как в случае первого сценария — достраивания национальных государств, так и в случае второго — либерального «плавильного котла».