У нее не было родителей, жила она одна, служила секретаршей в конторе угольной фирмы, питалась фруктами и занималась физкультурой. Мерсо дал ей почитать книги. Она вернула их, не сказав ни слова. На его расспросы отвечала: «Да, интересно» или «Немного грустно». В тот день, когда он решил покинуть Алжир, Мерсо предложил соединить их судьбы, но при этом ей надлежало оставаться в Алжире, бросить работу, а к нему приезжать, когда он об этом попросит. Патрис произнес это достаточно убедительным тоном, чтобы Люсьена не усмотрела в предложении ничего унизительного, да ничего такого и не было. Люсьена всем своим существом проникалась тем, чего не мог понять ее ум. Она согласилась.

– Если вам это важно, могу обещать вам жениться. Но мне кажется, это лишнее, – добавил он.

– Пусть будет так, как вы хотите, – ответила она.

Неделю спустя Мерсо женился на ней и стал готовиться к отъезду. Люсьена тем временем купила себе каноэ оранжевого цвета, чтобы выходить на нем в голубое море.

Патрис резко затормозил, чтобы не задавить курицу, выскочившую на дорогу. Вспомнился разговор с Катрин. Накануне отъезда он покинул «Дом, предстоящий Миру», чтобы провести последнюю ночь в отеле.

Время еще только перевалило за полдень, а поскольку утром прошел дождь, бухта вся целиком была как вымытое стекло, а небо напоминало свежевыстиранную простыню. Мыс, которым оканчивалась дуга бухты, был расположен прямо напротив, на него были направлены солнечные лучи, и он с замечательной четкостью вырисовывался в чистом воздухе, вытянувшись в море подобно длинной змее. Патрис как раз закончил укладывать вещи и, опершись о раму окна, жадно всматривался в новое рождение мира.

– Не понимаю, почему ты уезжаешь, если ты здесь счастлив, – сказала ему Катрин.

– Оставшись, я бы рисковал тем, что меня здесь могут полюбить, Катрин, а это помешало бы моему счастью.

Свернувшись на диване, Катрин чуть свесила голову вниз и смотрела на Патриса своими бездонными неподражаемыми глазами.

– Многие мужчины усложняют свою жизнь и придумывают себе судьбу. У меня все просто. Посмотри… – ответил он, не оборачиваясь.

Мерсо говорил, глядя на мир, Катрин чувствовала себя забытой. Она смотрела на длинные пальцы Патриса, которыми он взялся за оконную раму, на его позу – он, как всегда, перенес вес тела на одно бедро, и хотя ей не были видны его глаза, но она догадывалась, каков его взгляд.

– Чего бы я хотела… – начала Катрин, но осеклась.

Небольшие парусники стали появляться на море, пользуясь штилем. Они пролагали себе путь по воде, наполняли его биением своих крыльев-парусов и внезапно устремлялись на простор, оставляя за собой воздушные и водные борозды, которые ширились и пенились. С того места, где находилась Катрин, они выглядели белыми птицами, взлетающими вокруг головы Патриса. Он словно почувствовал ее молчание и устремленный на него взгляд. Обернулся, взял ее за руки и притянул к себе.

– Никогда ни от чего не отрекайся, Катрин. В тебе столько всего, и самое изумительное – это чувство счастья. Только не дожидайся, когда придет мужчина и наполнит твою жизнь счастьем. Столько женщин совершают эту ошибку. Все в тебе самой.

– Я не жалуюсь, Мерсо, – мягко ответила Катрин, кладя руку ему на плечо. – На сегодняшний день важно только одно. Береги себя.

Тут он почувствовал, как хрупка его уверенность в себе. Но сердце не дрогнуло.

– Тебе не следовало говорить это сейчас.

Он взял чемодан и спустился сначала по крутой лестнице, потом по дороге, пролегавшей среди оливковых деревьев. Ничто не ждало его впереди, кроме Шенуа, древних руин, зарослей полыни, любви без надежды и без отчаяния и воспоминаний о жизни, проходящей под ароматы цветов и кухни. Он обернулся. Катрин стояла неподвижно и провожала его взглядом.

Чуть меньше двух часов ушло у него на то, чтобы добраться до Шенуа. Последние лиловые отблески ночи еще лежали на склонах, уходящих в море, а уж вершины вспыхивали желтыми и красными красками. Казалось, огромная глыба земли, съехавшей со склонов Сахеля, видневшихся на горизонте, превратилась в исполинского мускулистого зверя, свалившегося в воду. Дом, купленный Мерсо, находился на последних отрогах, метрах в ста от моря, в этот утренний час уже приобретавшего золотистые оттенки. Дом был двухэтажный, на втором этаже располагались всего одна жилая комната и ванная. Комната была просторная, окна выходили на сад и на великолепную террасу с видом на залив. Мерсо сразу прошел на террасу. Море уже начинало дымиться и в то же время темнеть, при этом красные плиты, которыми был выложен пол террасы, наоборот, наливались сиянием. Сквозь побеленную балюстраду на террасу проникали первые цветы великолепной ползучей розы. Это был куст белой розы с соцветиями, обращенными к морю, на удивление плотными и пышными. Окно одной из комнат цокольного этажа выходило на ближние холмы Шенуа, сплошь поросшие фруктовыми деревьями, окна двух других – на море и сад. Непомерно длинные и голые стволы двух пиний, росших в саду, устремляли в небо свои порыжевшие кроны. Из дома можно было видеть только пространство, заключенное между этими двумя соснами, включающее в себя и небо, и море. Как раз в этот момент далеко от берега показался пароходик, Мерсо следил за ним все то время, которое ему потребовалось, чтобы добраться от одного ствола сосны до другого.

Отныне ему предстояло жить здесь. Что и говорить, красота была такая, что сердце не могло не отозваться. Из-за нее-то он и купил этот дом. Однако отдохновение, которое Мерсо надеялся здесь обрести, теперь пугало его. А одиночество, к которому он так сознательно стремился, представлялось тем более беспокойным, что Патрис знал, где оно будет протекать. Деревня располагалась неподалеку, в нескольких сотнях метров. Он вышел из дому. Тропинка вела от дороги к морю. Когда он ступил на нее, то впервые заметил стрелку мыса Типасы на той стороне залива. На самой ее оконечности вырисовывались колонны храма, а вокруг них руины в зарослях полыни, которые с большого расстояния смотрелись как поседевшее овечье руно. Июньскими вечерами, подумалось Мерсо, ветер наверняка доносит до Шенуа аромат напитавшихся солнцем полынных зарослей.

Предстояло наладить жизнь на новом месте. Первые дни пролетели незаметно. Он покрасил стены известкой, купил в Алжире занавески, принялся налаживать электропроводку. В этих трудах, прерываемых днем для приема пищи в деревенской гостинице и для морских купаний, он забывал, зачем оказался здесь и зачем до дрожи в коленях напрягал и утомлял свое тело, заботясь то о том, чтобы хватило краски, то