свои световые затеи обращенным к ней взорам, которые порой заволакивает слезами. И каждый, ныряя в глубины неба, находит в этом крайнем пределе, где сходится все, тайную и задушевную мысль, неповторимую, как неповторима каждая отдельная человеческая жизнь.

Катрин, на которую накатила волна любви, только и может что вздохнуть.

– Вам не холодно? – спрашивает, чувствуя, как изменился ее голос, Патрис.

– Нет, – отвечает вместо нее Роза, – так красиво.

Клер встала, оперлась руками о стену и подняла лицо к небу. Перед тем, что есть в мире наипростейшего, исполненного высшего благородства, она путает жизнь с желанием жить и вписывает надежду в игру звезд.

– В такие дни, когда с доверием относишься к жизни, и от нее получаешь соответствующий ответ, – внезапно обернувшись к Патрису, произносит она.

– Верно, – не глядя на нее, отвечает он.

Вот заскользила по небу падающая звезда. А за ней уже в полной непроглядности ночи вспыхнул и стал все увереннее светить огонек далекого маяка. Послышались шаги поднимающихся в гору людей и их натужное дыхание. Чуть позже донесся аромат цветов.

Мысль, изрекаемая миром, всегда одна и та же. И на этом терпеливом повторении истины, которая летит от звезды к звезде, основывается свобода, вызволяющая нас из тенет самих себя и других; точно так же основывается она и на другой, не менее терпеливо повторяемой миром истины, которая тянется от смерти к смерти. Патрис, Катрин, Роза и Клер проникаются счастьем, рождающимся тогда, когда они с доверием полагаются на мир. Если эта ночь и есть явленное им лицо их судьбы, им остается только любоваться тем, что оно в одно и то же время и вполне конкретное, и загадочное и что на нем есть место всему – и слезам, и улыбкам, и ненастью и солнечному свету. Сердце, в котором всему есть место: и радости, и боли, умеет услышать двойной урок, ведущий к счастливой смерти.

Поздно. Уже полночь. На челе этой ночи, которая не что иное, как само отдохновение и мысль мира, глухо ропщут звезды, предвещая скорое пробуждение. В небесах с их мириадами небесных тел забрезжило. Патрис оглядывает своих подруг: Катрин сидит с ногами на ограде, запрокинув голову; Роза утонула в шезлонге, положив руки на спину Гюлы; Клер стоит не шелохнувшись, на ее выпуклом лбу пятно от лунного света. Юные существа, способные испытать счастье, чьи молодые годы проходят в тесном соседстве друг с другом, при том что у каждого есть свое заветное. Он подошел к Катрин и поверх ее плеча – плоти, пропитавшейся солнцем, – устремил взор в свой кусочек неба. Роза тоже придвинулась к ним, и вот уже они вчетвером предстоят Миру. Кажется, будто прохладная ночная роса смывает с их лиц отметки, сделанные одиночеством, и этим несмелым и беглым крещением освобождает их от самих себя, возвращая Вселенной. Когда на небесную поляну высыпали все звезды разом, необъятный немой лик небес запечатлел обитателей «Дома…» такими, какими они были в эту минуту. Патрис поднимает руку и захватывает сноп светящихся точек из потревоженной небесной купели; Алжир раскинулся у его ног, а вокруг них повсюду, куда хватает глаз, погруженный во мрак и поблескивающий плащ, усыпанный каменьями и раковинами.

Глава 4

Рано утром автомобиль Мерсо катил по прибрежному шоссе с зажженными фарами. На выезде из Алжира он обогнал повозку молочника, от которой на него повеяло навозом и конским потом, что сделало более ощутимой утреннюю свежесть. Было еще темно. Последняя звезда медленно таяла в небе, слышался только гул мотора и порой издалека доносился стук лошадиных подков и довольный гомон трущихся друг о друга бидонов, а чуть позже на черной ленте дороги стали четко выделяться и искры, летящие из-под копыт. Потом все глохло в шуме, производимом летящей на большой скорости машиной. Он прибавил скорость, ночь быстро поворачивала на день.

Из глубины ночи, затаившейся между холмов Алжира, автомобиль вырвался на простор дороги, идущей над морем, в котором утро обретало свои округлые очертания. Мерсо выжал предельную скорость. Увеличилось количество соприкосновений колес с влажной от ночной росы дорогой – и соответственно количество звуков, похожих на тот, что производит вантуз. На каждом из многочисленных поворотов шины пронзительно скрежетали, а когда поворотов не было и машина разгонялась, гудение мотора заглушало на время негромкий ропот моря, долетавший снизу. Только в самолете человек испытывает еще большее одиночество, чем в автомобиле. В полной мере владея собой, довольный точностью своих движений, Мерсо мог отдаться размышлениям. В конце дороги ему предстояло встретить начало нового дня. Солнце только вставало над морем, а вместе с ним просыпались поля вдоль дороги, мгновением раньше еще пустынные и вот уже полные птиц и насекомых. Порой сельский житель пересекал поле, Мерсо на полной скорости мог запечатлеть лишь силуэт человека с мешком за плечами, грузно ступающего по жирной и сочной земле. Автомобиль раз за разом взлетал на склон холма, по которому пролегала дорога, и тогда Патрис видел море. Холмы, чей китайский силуэт совсем недавно едва проглядывал, быстро вырастали рядом с ним и вдруг выливали на него в подробностях все свое содержимое: оливковые деревья, пинии, оштукатуренные домики. Следующий поворот бросал машину к морю, которое, еще не очнувшись ото сна, но уже накатывая на берег с приливом, подавало себя Мерсо как дар. Новый поворот, и машина мчалась к холмам, оставляя море позади; а впереди ждала новая встреча все с тем же морем.

Патрис за месяц известил о своем отъезде «Дом, предстоящий Миру». Он собирался сперва попутешествовать, а потом уж обосноваться в окрестностях города Алжира. Но уже спустя несколько недель вернулся, осознав, что путешествие потеряло для него притягательную силу: бездомность казалась ему созданной для других, тех, кого звала в путь их беспокойная натура. Кроме того, он ощущал в себе непонятную усталость. И спешил осуществить план по покупке домика где-нибудь между морем и горами, в Шенуа, в нескольких километрах от развалин Типасы. По приезде в Алжир он озаботился тем, как будет выглядеть в глазах окружающих. Купил солидный пакет акций немецкой фармацевтической фирмы, нанял управляющего, и таким образом оправдал свои отлучки из Алжира и независимый образ жизни, который вел. Дела фирмы ни шатко ни валко шли, он всегда был готов оказать помощь в сложную минуту, без сожалений идя на расходы, откупаясь тем самым за свою полнейшую свободу. В самом деле, достаточно представить миру лицо, которое ему будет понятно, а лень и трусость сделают остальное. Независимость покупается за