его присутствие, он, этот мир, был для них одновременно и судьей, и оправданием. Он превращался в одухотворенное существо, был одним из тех, с кем мы охотно советуемся и в ком бесстрастная соразмерность не убила любви. Они брали его в свидетели.

– Мы с миром порицаем вас, – говаривал Патрис по любому поводу.

Катрин, для которой быть обнаженной означало избавиться от предрассудков, пользовалась отлучками Патриса, чтобы разгуливать по террасе в чем мать родила. Следя за тем, как меняются краски на небе, она с некоторой чувственной гордостью заявляла за столом:

– Я была обнаженной перед миром.

– О да, для женщин так естественно предпочесть свои мысли ощущениям, – изрекал Патрис пренебрежительно.

Катрин взбрыкивала, потому как не желала слыть интеллектуалкой. Роза и Клер увещевали ее:

– Молчи, Катрин, ты неправа.

Само собой разумелось, что она всегда неправа, поскольку ее все любили. Она обладала налитым соблазнительным телом цвета подрумяненной хлебной корки и животным инстинктом того, что наиболее важно в мире. Никто лучше ее не понимал тайного языка деревьев, моря и ветра.

– Наша маленькая Катрин – просто-таки одна из стихий природы, – утверждала Клер, никогда не перестававшая жевать.

Потом все шли погреться на солнышке и помолчать. Люди лишают друг друга сил. Мир оставляет силы человека нетронутыми. Роза, Клер, Катрин и Патрис у окон дома, открытого на все четыре стороны света, жили, играя образами, доверяя видимости, соглашаясь на своего рода игру, которую затеяли меж собой, радуясь дружбе и нежности, но, обратившись к созерцанию плясок неба и моря, заново осмысляли тайный цвет своих собственных судеб и в конце концов познавали то, что было самого потаенного в каждом из них. Бывало, к хозяевам присоединялись и кошки. На авансцену выходила вечно разобиженная, с черным вопросом в зеленых глазах, тощая и деликатная, внезапно обуреваемая бешенством и сражающаяся с тенями Гюла. «Все дело в железах внутренней секреции», – утверждала Роза и принималась смеяться, тряся кудряшками и прищурив веселые глазки за круглыми очками; успокаивалась она только тогда, когда Гюла прыгала к ней на колени (знак особого расположения), и Роза перебирала пальцами ее блестящую шерстку, ласковыми поглаживаниями усмиряла животное и сама превращалась в кошечку с нежными глазами. Подобно тому, как для Катрин окном в мир была нагота, для Розы таковым были кошки. Клер больше любила кота – Кали. Он был смирный и такой же глупый, как грязно-белый цвет, цвет его шерсти; он позволял мучить себя. Клер с ее флорентийским личиком проявляла великодушие и отпускала его. Молчаливая и замкнутая, подверженная внезапным приступам, она много ела. Видя, как она набирает вес, Патрис корил ее:

– Вы нам неприятны. Прекрасное существо не имеет права дурнеть.

– Когда вы перестанете притеснять дитя! Ешьте, сестричка, – вступалась за нее Роза.

От рассвета до заката длился день, облетая холмы и море. Смеялись, шутили, строили планы. Делали вид, что подчиняются тому, что лежит на поверхности. Взгляд Патриса переходил с лика мира на серьезные или улыбающиеся лица молодых женщин. Он порой удивлялся этому возникшему вокруг него мирозданию. Доверчивость и дружба, солнце и белые дома, едва уловимые нюансы и недосказанность – все это порождало минуты подлинного счастья, чьи отзвуки он старался поймать и измерить. «Дом, предстоящий Миру, – говорили они между собой, – это не тот дом, в котором веселятся, а тот, в котором счастливы». Патрис остро ощущал это, когда, встречая вечер, они с последним легким ветерком позволяли овладеть собой человеческому и опасному искушению быть ни на кого не похожими.

В этот день после солнечной ванны Катрин отправилась в контору.

– Дорогой Патрис, – произнесла, появившись откуда ни возьмись Роза, – у меня для вас хорошая новость.

Он лежал на диване на террасе с детективом в руках.

– Слушаю вас, дорогая.

– Сегодня ваша очередь готовить.

– Хорошо, – ответил Патрис, не двигаясь.

Роза со своим студенческим ранцем, в котором перцы обычно соседствовали с третьим томом «Истории» Лависса, пошла к выходу. Патрису предстояло приготовить чечевицу; до одиннадцати он бродил по дому, рассматривая огромную комнату с охряными стенами, заставленную диванами и этажерками, увешанную зелеными, желтыми и красными масками, затянутую шелковыми обоями в полоску, затем сварил чечевицу, налил в кастрюлю масла, потушил лук, помидоры, добавил приправы, под конец заспешил и проклял Гюлу и Кали, которые заявили о своем голоде. И это притом что Роза разъяснила им накануне:

– Знайте, летом слишком жарко, чтобы хотеть есть.

Без четверти двенадцать в легком платье и открытых сандалиях вернулась Катрин. Ей необходимо было принять душ и солнечную ванну. Потому она последней пришла к столу.

– Катрин, ты невыносима, – строго выговорила ей Роза.

– Чечевица? У меня есть отличный рецепт… – запыхавшись, с места в карьер начала Клер.

– Знаю-знаю. «Берем сметану…» Потом расскажете, дорогая Клер, – оборвал ее Патрис.

И верно, все рецепты от Клер начинались со сметаны.

– Он прав, – поддержала Патриса вошедшая Роза.

– Еще бы, – отвечал «мальчик». – Все за стол.

Кухня напоминала складское помещение. Чего тут только не было, даже блокнот, чтобы записывать удачные шутки Розы.

– Будем шикарны, но просты, – с этими словами Клер взяла руками кружок колбасы.

С опозданием, впрочем, не таким уж страшным, явилась Катрин, вся какая-то жалкая, измученная, с поблекшими и сонными глазами. У нее в душе еще не скопилось достаточно горечи, чтобы проклинать свою контору и те восемь часов, которые она крадет у мира и у себя, проводя их за пишущей машинкой. Ее подруги относились к ней с пониманием и раздумывали над тем, какой стала бы их жизнь без этих восьми часов. Патрис помалкивал.

– Да, – начала Роза, которая не терпела умильных речей, – по сути этим заполнена твоя жизнь. Ты только и говоришь о конторе. Мы лишаем тебя права голоса.

– Но как же… – попыталась протестовать Катрин.

– В таком случае ставим на голосование. Один, два, три, большинство за, ты в меньшинстве.

– Вот видишь, – констатирует Клер.

Чечевица получилась суховатой, ели молча. Клер, когда наступала ее очередь готовить, снимая за столом пробу, всегда с довольным видом замечала: «Просто превосходно!» Патрис, сохраняя достоинство, предпочел молчать; так длилось до тех пор, пока все не покатились со смеху. Катрин была не в настроении и заявила, что коль скоро хочешь добиться сорокачасовой рабочей недели, нужно обращаться в Конфедерацию труда.

– Делай как хочешь, – махнула Роза рукой, – в конце концов работать-то тебе.

Отчаявшись оправдаться, «природная стихия» растянулась на лежаке на террасе. Вскоре все присоединились к ней. Гладя Катрин по волосам, Клер думала о том, что «этому ребенку» не хватает мужчины. Так уж было заведено в «Доме, предстоящем Миру», что