Я отвернулась от него.

В душе у меня было столько ненависти и отчаяния, что он, видимо, понял это и умолк.

Мы мчались в двуколке, запряженной двумя быстрыми лошадьми. За нами верхом ехало около тридцати человек во главе с лейтенантом, встретившим нас по эту сторону реки. За весь день отдыхали только два раза: во время обеда и когда меняли лошадей. Поздно ночью въехали в небольшую станицу. На ночь сельский староста устроил нас у попа. Рано утром снова отправились в путь. Около двух часов дня подъехали к маленькой железнодорожной станции.

Всю дорогу Тория сидел рядом со мной, но держался очень сдержанно. Казалось, думал только о том, как бы услужить мне. Хоть я вовсе не интересовалась его жизнью, подробно рассказывал обо всем, что касалось его прошлого, Старался убедить меня, что он добр, что сейчас просто время такое, приходится иногда быть жестоким, но что он давно мечтает о семье, о честном труде, но война перепутала все его карты, бросила в кровавую бойню. Сейчас, когда его призвали на борьбу за единую и неделимую Россию, он целиком посвятил себя этой цели.

Я слушала спокойно, молча. Иногда даже улыбалась и кивала головой человеку, на которого смотреть не могла от отвращения. Сейчас я сама удивляюсь, как мне удавалось тогда так притворяться. Но я решила таить свои истинные чувства и выжидать удобного момента, чтобы бежать от него.

Скоро подали специальный состав. В одном из вагонов поместились я, Тория, наш знакомый лейтенант и еще два солдата, их денщики, в остальных — отряд. Поезд тронулся с места.

Мне никто не говорил, куда мы едем, а я не справлялась об этом.

Лейтенант оказался разговорчивым и веселым. Он был молод — лет двадцати трех, — худощав, высок, с орлиным носом и черными усиками.

Тория очень заботился обо мне, как говорится, из кожи лез, чтобы как-то услужить. На одной станции пригнал в вагон цыганок, и бедняжки плясали и пели, пока не охрипли. Он провез их сотню верст, а потом, даже не поблагодарив, высадил из вагона.

Лейтенант не отставал от капитана. По-видимому, заметил, что я чем-то расстроена, удручена, и тоже изо всех сил старался развеселить меня. Чего только не придумывал: то пел, — у него был довольно красивый голос, — то показывал фокусы. Я думала, что занимать меня ему велит Тория. Но оказалось, что это было не так.

Наш поезд остановился на какой-то станции, лейтенант пошел в буфет, быстро вернулся, довольный. Принес несколько яиц. Тория вышел из купе и мрачный стоял в проходе у окна.

Лейтенант, которого Тория называл Николаем Ивановичем, сел напротив меня. В руках у него были два яйца.

— Внимание, внимание! — звонко воскликнул он и постарался сделать серьезное лицо. — Мария Федоровна! Внимательно смотрите на оба яйца, смотрите... сейчас одно из них исчезнет. Это потому, что Николай Иванович — великий маг и волшебник, он может все... Вот так, — он прочертил рукой в воздухе невидимую линию и, когда поднял руку и растопырил пальцы, одного яйца уже не было.

Я в самом деле следила с напряженным вниманием и, когда одно яйцо исчезло, рассмеялась, — впервые за столько дней мне стало легче. У лейтенанта просияло лицо от удовольствия. Он хотел еще показать фокус, но в купе вошел раздосадованный капитан. Сердито посмотрел на меня, потом на Николая Ивановича:

— Лейтенант Елхатов! Нужно проследить за солдатами... А вы фокусами развлекаетесь...

Лейтенант вскочил, схватил фуражку, вытянулся:

— Слушаюсь, господин капитан, — и глянул на меня, будто говоря: «Не хочется уходить, да ничего не поделаешь — служба».

— Обойдите вагоны, проверьте отряд и вернитесь, — холодно приказал Тория Елхатову, и лейтенант выскочил из купе, как ошпаренный.

Этот случай убедил меня, что лейтенант развлекал не по обязанности, а сочувствуя мне, хотя он и не знал, в чем моя беда.

Это обрадовало меня. «Может быть, он поможет мне чем-нибудь», — подумала я.

— Почему ты не спросишь, Мария, куда мы едем? — сказал Тория, когда Елхатов вышел, и сел на его место.

— А мне все равно. Знаю, что к белым, а куда именно, мне не интересно. А вот вы, господин капитан, сейчас едете отчитываться перед новым командованием. Я слышала, как вы говорили об этом с лейтенантом.

Невольно я произнесла эти слова с такой ненавистью, что Тория побледнел и закусил губу.

— Вы никак не можете простить мне, что я вас обманул, но я вынужден был это сделать. Может быть, вы и не хотели переходить на территорию добровольческой армии, но мне-то нужно было возвратиться, а оставить вас я не мог. Что же мне делать, Мария Федоровна, в ту ночь я посмотрел на вас и лишился покоя. Я верю, что нас столкнула судьба. Я все для вас сделаю, все будет так, как вы пожелаете. Только скажите! — Голос его дрожал. — Нет, Мария, — продолжал он — без вас мне нет жизни. Если вы отвернетесь от меня, покинете меня, мне незачем жить... Но и вам тогда не жить, — он тяжело вздохнул, встал и подошел к окну.

...Кто-то три раза постучал в дверь и столько же раз кашлянул. Вася вскочил, посмотрел на Марию.

— Открой, это свой, — сказала Мария и села на кровать.

Вася отпер дверь, в комнату, вошла пожилая женщина в черном. В руках у нее было блюдо, накрытое салфеткой. Она поставила его на стол и вышла, ни на кого не взглянув.

Беглецы поняли, что это хозяйка, о которой говорил им Дзаргу. Она быстро вернулась, принесла бутылку и три стакана.

— Если что понадобится, постучите, — сказала она, по-прежнему ни на кого не глядя, и прикрыла за собой дверь.

Вася снова запер дверь на ключ. Митя подошел к столу, приподнял салфетку.

На блюде лежала жареная курица, кружок сыра сулгуни, вареная кефаль, соленые огурчики, зелень и три тонких кукурузных хлебца-мчади.

— Конечно, наш кубанский хлеб хорош, но... Но теперь этот мне нравится больше всего, — сказал Вася и схватил мчади. В двери снова постучали. Хозяйка принесла полотенце, кувшин, мыльницу и таз, оставила все и ушла.

Поев, Митя снова улегся на палас. Вася открыл окно. В комнату ворвался легкий морской бриз. В ярких лучах солнца вырисовывался город.

Мария села