— А дальше?

— Ну, слушайте, — начала Мария. — Я, конечно, должна была знать, что рано или поздно это произойдет... Тория захочет объясниться. Что я могла сказать? Я чувствовала, что нужно быть осторожней. Нельзя было ни давать согласия, ни отказываться наотрез.

— Ну, что вы мне скажете, Мария? — робко спросил он после долгого молчания.

— Что мне говорить? Сейчас мне не до того, все мысли мои о погибшем отце, и другие чувства для меня оскорбительны, — ответила я, смело глядя ему в глаза. — Дайте мне прийти в себя, все равно я в ваших руках. Мне некуда и незачем идти.

У Тория засияли от радости глаза, он подошел, сел рядом со мной.

— Дайте мне хоть сорок дней, чтоб оплакать отца, а там, как хотите, как подскажет вам сердце.

— Пусть будет даже сорок месяцев, лишь бы знать, что ты не оставишь меня. — Он встал, чтоб выйти из купе, и у дверей столкнулся с Елхатовым. Лейтенант вытянулся, но Георгий дружески похлопал его по плечу и сказал, улыбаясь:

— Не надо. Вольно, Коля! В вагонах все спокойно?

— Полное спокойствие, ваше благородие! — ответил лейтенант, удивленный столь быстрой сменой настроения.

Наступила ночь.

Поезд приближался к какой-то станции. Постепенно он замедлил ход, завизжали тормоза.

Тория поднялся и сказал лейтенанту:

— Я пойду посмотрю, нет ли на станции, чем промочить горло. Кажется, здесь есть буфет.

Когда поезд остановился и Тория сошел на платформу, лейтенант глубоко вздохнул:

— Эх, Мария Федоровна, лучше бы мне с вами не встречаться.

— Тсс, тише, — погрозила я лейтенанту и встала с места. Выглянула из купе и, убедившись, что Тория поблизости нет, обратилась к Елхатову:

— Будьте осторожны, вы ведь и без меня отлично понимаете, что шутки с Георгием Васильевичем плохи. Когда появится возможность, я все вам расскажу, и вы поможете мне.

Некоторое время Елхатов стоял как вкопанный, потом кинулся целовать мне руку.

Раздались шаги Тория.

Он принес бутылку водки, соленых огурцов и большой кусок копченой грудинки.

Елхатов вскочил с места. Убрал со стола газеты, папиросы и спички и сложил их на койку. Накрыл стол белой бумагой.

Они осушили бутылку водки. Пили за то, что вырвались невредимыми от большевиков, за мое здоровье, потом за великую и неделимую Россию. Выяснилось, что они подчиненные генерала Май-Маевского и мы едем в его штаб. Я подумала, что если он в самом деле такой смелый, умный и добрый человек, как они говорили, непременно пойду к нему, упаду в ноги и попрошу защиты. Вся надежда была на Елхатова, он бы не отказался мне помочь.

Георгий замечал во мне перемену и радовался. Думал, что я постепенно забываю о невзгодах и скоро смирюсь с судьбой.

...Было два часа ночи, когда мы приехали в Ставрополь. Меня поместили в просторном четырехкомнатном доме. Приставили служанку, красивую девушку моих лет.

— Пока не привыкнешь и не позовешь сама, не останусь с тобой под одной крышей, — сказал Тория и куда-то исчез вместе с лейтенантом.

Мы со служанкой Лизой остались одни. Что-то ждет меня в логове врага?!

Лиза сразу, с первого же взгляда, поняла, как я несчастна. И хотя три комнаты пустовали, постелила себе постель на ковре, рядом с моей кроватью, и мы, как давние подруги, просидели до самого утра. Сначала она остерегалась говорить откровенно, а потом призналась, что армия Май-Маевского — это просто банда насильников и грабителей.

— Я давно уж отучилась от чистосердечного разговора и так привыкла врать, что иногда начинаю ненавидеть себя, — сказала Лиза. — Было бы лучше, если бы я умерла с моим любимым, единственным братом, — и, уткнувшись головой в подушку, заплакала.

— Брат умер?

— Его убили.

— Где?

— На Кубани. В конце марта. В нашем селе Запеновке. Добровольческую армию только что сколачивали. Ею командовал полковник Дроздовский, будь он трижды проклят!

— За что убили?

— Кто-то донес, что он против белых.

— А ты зачем к ним бежала?

— Я... — Лиза подняла на меня заплаканные глаза. — Эта сволочь увел меня под угрозой смерти и три месяца таскал за собой... я оказалась трусливой потаскухой.

— Какая сволочь?

— Князь Мурат, начальник конвойного отряда армии.

— И ты испугалась, не сумела защититься?

— Не только я, вся Кубань, весь Дон дрожит при одном его имени. Это зверь, который жить не может без крови. Собственными глазами видела, как он отрезал кинжалом уши, вырывал глаза и рубил связанных по рукам и ногам людей.

— А где он сейчас?

— Здесь. Но меня уже бросил. Через три месяца отдал Георгию Васильевичу.

— И ты смирилась?

— А что было делать? Утопающий за соломинку хватается. Только ты никому ни слова, не то меня повесят... Георгий Васильевич предупреждал: «Не болтай!». И он обращался со мной плохо, будто я и не человек вовсе, но по сравнению с Муратом — он просто Иисус Христос...

Я долго лежала в постели молча. Думала, что делать, чтоб не угодить в пропасть, как это случилось с бедняжкой Лизой.

Утром два солдата принесли продукты. Явился и Тория.

Лиза приготовила обед.

В течение двух месяцев мы с Лизой жили одни, и нужно сказать правду, что за все это время Тория ни к чему меня не принуждал. Только однажды, через месяц после приезда в Ставрополь, бросил мельком, что мечтает о том дне, когда увидит меня спокойной и веселой.

— Я тоже думаю об этом, — ответила я, имея в виду, конечно, совсем иное. На этом все и кончилось. Какая тому была причина, мне и сегодня непонятно. В самом ли деле он хотел на мне жениться, или им руководил какой-то расчет — не знаю. Мы с Лизой почти ничего не скрывали друг от друга. Я часто спрашивала у нее совета. Однажды я сказала ей, что меня удивляет великодушие Тория. Лиза покачала головой и ответила:

— Знай, у него, как у рыси, долгий прыжок.

Я понимала, что бесконечно так продолжаться не могло. Если он ничего не добьется мягкостью, то безусловно попытается действовать силой.

Мне нужно было что-то предпринять, найти какой-то выход, бежать из плена, но чем больше проходило времени, тем яснее становилось, что я не могу ничего придумать, не знаю, что делать.

Я думала,