что смысл данной эпохи, а равно и всех возможных эпох, отодвигается все дальше и дальше, в бесконечные времена. Ясно, что подобный вздор нужно назвать мифологией социального нигилизма, какими бы «научными» аргументами ее ни обставлять» [1, с. 406].

К этому Лосев добавляет весьма ироническое суждение; как он замечает абзацем выше и явно ориентируясь на русский дискурс, что «неимоверной скукой веет от такого мира. Прибавьте к этому абсолютную темноту и нечеловеческий холод межпланетных пространств. Что это как не черная дыра, даже не могила и даже не баня с пауками, потому что и то и другое все-таки интереснее и теплее и все-таки говорит о чем-то человеческом» [1, с. 405]. Удивительные, конечно, и очень русские «загогулины» Лосева, который напрочь не приемлет холодной логичности любого суждения, в котором не проявлено человеческое. В таких его суждениях живет и Достоевский, какой подбадривает философа антиномиями своих героев. Это и ключ к его пониманию мифологизма как некой исходной матрицы для не ложного, а как раз предельно точного и верного понимания действительности, как бы она ни пряталось за абстрактной отвлеченностью и лезущей отовсюду образностью, в которой многосмысленность живет своей собственной и независимой жизнью, в отличие от логических дизъюнкций, какие обязаны опираться на какие-то прежние и уже мертвые утверждения.

Это приводит ученого к категоричности следующего рода: «Миф не есть научное и, в частности, примитивно-научное построение, но живое субъект-объектное взаимообщение, содержащее в себе свою собственную, вне-научную, чисто мифическую же истинность, достоверность и принципиальную закономерность и структуру» [1, с. 416]. Миф у Лосева определяется через миф же, через ту самую приблизительность и многосодержательность, какие содержит в себе любое построение древнегреческой фантазии от мифа о Тезее и Минотавре, от всей мифологии древнегреческих богов до мифичности поведения реальных древнегреческих персонажей в виде Алкивиада, царя Леонида, Сократа, Платона и Аристотеля. Во всем этом нет никакого ни логического, ни культурологического противоречия, Лосев ведет речь о том, что именно может быть противопоставлено механистичности и оторванной от человеческого субъекта объяснительной матрицы мертвого духа. При всей внешней убедительности и соответствия некоторым фактам действительности, такого рода подход {социальный нигилизм, как он пишет) не решает ни единой проблемы истинно человеческого существования, не дает ответа на те вопросы, какие колеблят и ожитворяют сознание всякого человека без участия теории Ньютона.

И оказывается, что наилучшим, наиболее кратким путем освоения действительности является отвлеченный мифологизм, парабола, притча, миф в своем прямом и безусловном выражении, какой не требует от тебя никакого знания, но требует прежде всего веры в то, о чем миф рассказывает, и что он есть некая безусловная и неотменяемая истина. Истина, какой и необходимо руководствоваться человеку, если только он не собирается прожить жизнь, опираясь исключительно на акты пожирания пищи и извержения ее из себя посредством естественных функций организма. Это человеческое, истинно человеческое начало, как заметил один новоевропейский философ, но дарует ли человечность такого рода возможность приблизиться к каким-то суждениям или, по крайней мере, ощущениям, что в жизни человека, какая дарована, скорее всего, не случайно каждому из живших и живущих, есть потайная дверца, какую он обязан приоткрыть, чтобы, заглянув туда, увидеть там мерцание того света истины, без которого процессы поддержания его физического существования, о которых было упомянуто чуть выше, лишены всякого смысла или они просто ничтожны.

Лосев вовсе не противопоставляет миф логосу (то есть науке-Ньютону), он сам логос понимает как видоизмененный миф, потому что в мифе концентрируется тот вид знания, какой своей универсальностью и глубиной заметно превышает способность логоса и его частных проявлений объяснять действительность. Логос не может бороться за целостного человека, он исключает из восприятия бытия живое чувство жизни как главный эквивалент ее проницаемости и адекватного усвоения. Логос для Лосева подобен патологоанатому, который орудует с мертвым телом, и его знание совершенно бессмысленно и ненужно для «живой, напряженной реальности».

Тайна жизни заключается не только в осознании того исходного импульса, какой делает очевидным процесс субъективации и тем самым адекватного восприятия действительности, так как мы все же не понимаем до конца, что именно из себя представляет сознание человека и главное – его самосознание, а это самое существенное в жизни индивида. Но и этого мало. Помимо случившегося акта рефлексии, связанного с апперцепцией реальности человеком, возникает вопрос отношения к ней (реальности), установление пути, по которому необходимо идти, чтобы более-менее адекватно ее объяснить. По убеждению не только Лосева или других русских философов этого (религиозно-философского) круга, к примеру, С. С. Аверинцева, механистическая, количественная, дескриптивная линия накопленных и исчисляемых, в том числе и через цифру в современной эпохе, знаний ведет и привела во многом в тупик современную культуру. Человек не постигает себя как человеческое существо, обладающее своим собственным самосознанием, а стало быть, и ответственностью за свои поступки и свою жизнь, как существо, созданное кем-то «по его образу и подобию». Он становится в лучшем случае носителем безжизненной и враждебной информации, умертвляющей его истинно человеческие начала и лишающей его прикосновения к вечному.

В некотором отношении миф выступает как то самое орудие, какое позволяет компенсировать недостаточность механистического и количественного объяснения действительности. Тем более, что мышление человека продолжает сохранять значимые элементы архетипического, мифического отношения к реальности. Это проявление мифа и сегодня реализуется, прежде всего, в явлениях культуры и искусства (как части культуры). Но, глядя на избывание в современных формах культуры всего, что как-то напоминает те или иные аспекты содержания, то есть смысла, а почти все сегодня переходит в игру форм и пропорций, опять-таки в нечто механистическое, то становится очевидным, что вымывание мифичности уже неотвратимо происходит и в культуре.

Есть, правда, целый ряд национальных культур, в которых эта архаичность продолжает жить, и в этом известное спасение для всего человечества (может быть так оно и будет, если и они, эти культуры, не будут погребены под эверестами информационного мусора). Россия здесь продолжает пребывать на одном из первых мест.

* * *

У Лосева есть еще один аргумент, которым он стремится объяснить необходимость мифологической интерпретации жизни. Он пишет о времени. Для него физическое (или историческое) время в его линеарном, прямолинейном движении есть нонсенс, который не позволяет дать ответ о сути времени. С тайной времени может справиться только миф, только мифологическое отношение к реальности. Он очень интересно в этом отношении описывает и характеризует время начала XX века. Приведем небольшую цитату перед тем, как двинуться в наших рассуждениях дальше.

– «Если вы хотите говорить о подлинно реальном времени, то оно, конечно, всегда неоднородно, сжимаемо и