Мне плохо запомнилось, как мы избавлялись от остатков одежды. И все случилось естественно, никакой ненужной возни. Было больно до оцепенения и сладко до умопомрачения. Никогда не подозревала, что можно разрываться от желания все прекратить и необходимости продолжать. Захлебываясь от любви к мужчине, испытывать обиду за неизбежную, ожидаемую боль, а потом смотреть в потемневшие от страсти глаза и тут же проваливаться в щемящую нежность.

С последним толчком Филипп замер. Напрягся всем телом и крепко сжал в кулак подушку возле моей головы. Я сама сжимала руками покрывало, когда утопала в физическом удовольствии, но едва не спросила, все ли у него в порядке. Очевидно, что ему сейчас хорошо, и он пытался осознать реальность.

Удалось быстрее, чем мне. Видимо, сказывался опыт. Приподнявшись на локтях, Филипп тихо спросил:

— Все хорошо?

Я погладила его шероховатый подбородок кончиками пальцем и прошептала:

— Ты знаешь, что в первый раз должен быть на шелковых простынях?

— Неужели? — В его глазах заискрил смех.

— А мы даже кровать не расправили.

— Торопились.

— Почему мы не поторопились раньше?

— Ты боялась меня до паники.

ГЛАВА 9. Старая дева на выданье

Глубокой ночью, когда гостевой дом спал, мы все-таки попросили принести ужин. Вместе с едой подавальщик уверенно вручил утреннее меню. Видимо, намекал, что в такое время пора завтракать и заправляться омлетом, а не ягненком с черносливом.

Во мне бурлила энергия и захотелось прекрасного: откушать в элегантном зале с «огромными панорамными окнами с видами на горы». Не знаю, чем я думала (явно не головой), когда пожелала на завтрак подняться в ресторан под крышей. Чем при этом думал Филипп и почему пошел на поводу у жены, внезапной, как голодный леймар на передержке, большая загадка.

Стоило мужу усесться напротив за красиво сервированным столом, как перед мысленным взором в темпе бешеного вальса понеслись пикантные сцены вчерашнего вечера.

— Вкусно? — тихо поинтересовался Филипп.

— А? — Я непонимающе посмотрела на него.

Только что в воспоминаниях полностью обнаженный муж сидел в ванне с бурлящими пузырьками, на его расслабленном лице блестели капельки воды, на лоб падала влажная темная прядь, а губы изгибались в сексапильной улыбке. Честно говоря, отогнать этот образ оказалось сложновато. Сейчас Филипп был полностью одет, пил кофе и иронично изгибал бровь.

— Да, очень вкусно.

— Тогда в чем он провинился? — хмыкнул он и кивнул, намекая на еду в моей тарелке.

С недоумением я посмотрела на эту самую еду. Воздушный меренговый рулет с тонкой хрусткой корочкой казался размят вилкой в неаппетитную кашу, словно его за что-то наказали. Видимо, за кремовую прослойку.

— Будешь мой? — Он подвинул тарелку, на которой рядком выстроились четыре шоколадных шарика, а сбоку лежала веточка мяты.

Учитывая, что шоколад он предпочитал горький, практически без сладости, подозреваю, что вкусными эти конфеты назвал бы только большой ценитель.

— Почти уверена, что ты ешь шоколад со жгучим перцем, а не с молочным пралине.

Нарочито скривившись на сверкнувшую в ответ насмешливую улыбку, я с любопытством оглядела элегантный зал. Среди прочей публики, с большим удовольствием угощавшейся утренними кулинарными изысками, за столиком на две персоны в гордом одиночестве сидела эффектная брюнетка, с которой мы столкнулись в холле. Она буравила на нас таким нехорошим взглядом, словно мы с Филиппом, попирая чувства воспитанных гостей, ели руками и облизывали пальцы, но тут же отвернулась.

Когда я все-таки попробовала шоколадный шарик и обнаружила в нем не жгучий перец, а морскую соль, что, на мой вкус, тоже было более чем отвратительно, прозвучал воинственный стук каблуков. Та самая женщина из холла прошла мимо нашего столика, покачивая бедрами. За ней тянулся шлейф благовония.

Элегантный проход заметили все посетители. Мальчишка лет семнадцати, сидящий за соседним столиком вместе с родителями, и вовсе повернул голову ей вслед, за что был немедленно одернут матерью. Филипп бросил равнодушный взгляд. Более того, он раздосадовано поморщился, словно благовония брюнетки, явно сделанные на заказ, дурно пахли.

— Перед аукционом мы с ней столкнулись в холле, — прошептала я, чуть склонившись к столу. — Вернее, я на нее налетела. Неловко вышло.

Глаза мужа неожиданно заледенели.

— Она с тобой говорила? — Голос тоже оказался пронизан холодом.

— Вообще, она сказала, что вы знакомы, — внимательно наблюдая за его реакцией, парировала я.

—  Я не обязан помнить всех, кто со мной знаком, — с привычным высокомерием отозвался Филипп.

— Понимаю, — протянула я, пытаясь развеять внезапно возникшее напряжение, — вы должны держать марку, господин Торн, любящий сладкий черный кофе, скучное чтение, несъедобные десерты… Что еще? Какая у тебя есть дурацкая привычка?

— Наблюдать за своей женой, — с ухмылкой подсказал он.

После завтрака мы отправились на склон. Филипп заявил, что погода отличная, как раз для катания, хотя небо затягивала серая завеса. Я ответила, что готова порадоваться за него, наблюдая из теплого шатра, где, по словам Рендела, подавали отличный грог.

— Ты же не пьешь ничего крепче цветочного чая, — хмыкнул муж, надевая свитер.

— Да, но в ясном уме и твердой памяти я отказываюсь смотреть на то, как ты пытаешься сломать себе шею, — проворчала в ответ.

Однако стоило двум профурсеткам в шапочках с нелепыми помпонами кокетливо попросить моего дражайшего супруга дать урок катания на лыжах вольным стилем, как я грозовой тучей выплыла из шатра. Казалось, Филипп только и ждал, чтобы жена возревновала и заявила, что сама не против обучиться вольному стилю катания на всем, что способно съезжать с горы. Даже на ногах.

Что сказать? Ревность ужасно не практичная штука! Не успела я осознать, что нашла приключений на то место, которое следовало прикрыть начесанными панталонами, чтобы не отбить о жесткую лыжную трассу, как уже разглядывала «учебную» часть склона. Судя по крутизне спуска, названную так по нелепой ошибке.

— Он пологий, — уверил меня Филипп.

— В каком месте? — въедливо уточнила я. — Покажи пальцем! Мы поедем с него.

В прокатном шатре нам выдали инвентарь и защитный костюм. Спрятавшись за деревянной ширмой, я натянула штаны с пуховой прослойкой, облачилась в такую же куртку и почувствовала себя пухленьким пирожком. Мягкая, неповоротливая и не очень аппетитная. Мигом вспомнились девицы, одетые в изящные лыжные костюмы, с шапочками на головах… Большие помпоны как-то разом перестали казаться нелепыми.

С плетеной корзинкой в руках на негнущихся