Медленно, очень медленно он опускается на колени. Тянет Лару следом, и она, не понимающая ничего, подчиняется. Ей обидно, хочется закричать на деда, хочется даже ударить его. Мама совсем близко, живая мама – а он к ней не пускает! Злые слезы щиплют глаза, проступая, норовят скатиться со щек. Лара утирает их кулаком.

Но в следующий миг слезы тают под солнечными лучами, а ее захлестывает счастье.

Мама плывет по золотому морю. Лара видит, как ее тонкая рука гладит колосья. Лара слышит, как позади нее дед Игнат шепчет странное, неправильное…

– Прими жертву, матушка, кровью насыться, урожай благослови…

«Какая мама ему матушка, мама же ему дочь!» – думает Лара. Стискивающие локоть пальцы ослабевают, и она торопится подняться, освободиться от дурацкой позы. Ноги несут ее навстречу бескрайнему морю.

Она ныряет в золото под свой восторженный визг. Пшеничное море обступает ее. Колосья невесомо, колюче бьют по лицу. Она смеётся и ускоряет бег, завидев впереди белое мамино платье.

Белое платье с красными брызгами на нем.

Поломанные колосья пшеницы, побуревшие от крови.

В нос ударяет резкий, выворачивающий запах.

Лара падает. Острая боль пронзает вывихнутую ногу. Но гораздо острее пронзает ужас.

Не мама стоит перед ней. Незнакомая, огромная, выше любого человека. Одной рукой она гладит колосья, другой сжимает окровавленный серп.

Алые капли стекают с кончика лезвия, и Лара смотрит только на них.

Она не хочет, не хочет, не хочет замечать искореженное тело у ног неведомой женщины.

* * *

Отрезанную руку Лара нашла в кустах камыша. Не руку даже – кисть. Широкую, короткопалую, покрытую жестким волосом.

На синюшно-бледных пальцах виднелись наколотые буквы. «Макс». Наверное, так его звали когда-то, когда кисть была единым целым с остальным организмом.

Она присела, осторожно коснулась находки валявшимся тут же сучком. Кисть крутанулась. На месте среза белел обломок кости.

Дурнота царапнула желудок скребущим когтем. Лара распрямилась, прижимая ладонь ко рту. Желание пойти утром на пруд, отогнать прохладой и сыростью воспоминания о новом ночном кошмаре ощутилось необдуманным и глупым. Некстати вспомнились слова о бандитах в этих местах. Утерев выступившую на лбу испарину, Лара осторожно шагнула назад, не сводя глаз с камышовых зарослей. Нет, подумалось ей, никто оттуда сейчас не вылезет, так не бывает, так не должно быть, ты не в фильме ужасов, в конце концов…

– Плохо мы, видать, прибрались, – раздалось за спиной одышливое, хриплое.

Лара обернулась, как на шарнирах. Кровь бросилась в лицо жаркой волной. Тихон стоял совсем близко, метрах в пяти. Тусклый взгляд старика был обращен в камыши. Губы кривились в странной, горькой усмешке.

– Крепкие ребята были, что один, что второй. – Он говорил медленно, сипло втягивая воздух. – В наколках, с пистолетами… Думали, раз оружие при них – то и сила при них. Крепкие ребята, да жаль, глупые…

Надсадный кашель сотряс старика. Лара отвернулась, чтобы не видеть, как тянется из беззубого рта нитка кровавой слюны. Что с ним – рак легких, туберкулез? Опасливый вопрос казался невозможным, и Лара спросила другое:

– Вы за мной следили?

– Годы не те – за молодками следить, – насмешливо ощерился Тихон. – А здесь… – Он глубоко, трудно вдохнул, запахнув края пальто. – Здесь хорошо, здесь дышится легче.

Надо кивнуть и уйти, подумала Лара, глядя, как старик шаркающей походкой подходит к самому краю берега. Просто кивнуть и просто уйти, это же несложно. Вместо этого она сказала:

– Мне говорили, здесь каких-то бандитов ищут. Где-то поблизости.

– Пусть ищут. – Тихон смотрел, как на мутноватой глади играют солнечные блики. – Все равно не найдут. Здесь они похоронены. То, что осталось от них.

Отрезанная кисть белела в зеленой гуще. Лара сглотнула тягучий ком.

– Это… – Страх цеплялся за слова, а пальцы в кармане сами собой обхватили перцовку. – Это вы…

Тихон обернулся. Изможденное лицо с запавшими глазами и ввалившимися щеками. Зрачки на миг вспыхнули – полыхнули шалым огнем.

– Это хозяйка их покарала. Пришли без спросу, били, потом и вовсе убить собрались… Вот Игнат и позвал…

– Дед?.. – Собственный голос показался Ларе едва слышным шепотом.

– Дед, – кивнул Тихон. – Позвал твой дед хозяйку, и пришла она. Ко мне бы не стала, зачем я ей, порченый…

Он осекся на вдохе. Новый приступ кашля вынудил Лару отойти на десяток шагов. Пожалуй, хотя бы теперь следовало развернуться и уйти. Но она уже не могла.

– О какой хозяйке вы говорите? Кто она?

Старик с трудом распрямился. Утер кровь с подбородка.

– Полегче что спроси. – Сейчас он, казалось, дышал еще тяжелее. – Знаю, что она здесь главная. Она урожай дает. И плату берет за него. Смертную…

Жар вернулся, опалил щеки. Лара помотала головой.

– Не понимаю… – призналась она беспомощно.

Беззубый рот Тихона изогнулся в едкой ухмылке:

– Они тоже не понимали, что один, что второй. Пока хозяйка не пришла. – Он вдруг хихикнул. – Забрала их себе, как всех забирала… А что осталось, мы с Игнатом в пруду и притопили, да и тачку туда же – зачем она нам?

Тихон хихикнул снова. В стариковской груди булькнуло, заклокотало. Лара пятилась, не сводя с него взор.

– Спроси у него… – хрипло выдохнул старик. – Спроси, кому он всегда молился.

* * *

Корзины, заполненные яблоками, приятно оттягивали руки, пока Лара шла к проселочной дороге. Солнечные лучи таились в желтеющих ветвях, по округе разносилось птичье пение. Кира бежала рядом – вновь вызвавшись помогать, она бережно прижимала к груди туесок, доверху наполненный пахучей малиной. Лара поглядывала на дочку и чувствовала умиротворение, хотя в голове назойливыми мухами роились мысли – одна тревожнее другой.

Теплое, приятное лето понемногу близилось к закату. Весной – в той, совсем другой жизни – Кире исполнилось семь. Лара понимала, что вся ее материнская любовь, все знания, которые она сумела собрать, сохранить в себе, – ничто не заменит школы. Не заменит тех знаний, которые можно получить в школьных стенах, не заменит главного – общения со сверстниками.

Но нужно ли оно Кире?..

Ей вспоминалась толстая воспитательница с неуместно накрашенными, почти багровыми от помады губами. Вспоминались брезгливые, почти обвиняющие слова о замкнутом и нелюдимом ребенке, который не ладит со всей группой. Вспоминался тихий плач Киры. Дети дразнили ее, обзывали «седой». Тогда Лара долго обнимала свою девочку, шептала ей, что те дети – дураки, что она – самая красивая. Очень тихо шептала – боялась, как бы не услышал Андрей, расслаблявшийся перед телевизором.

– Мам… – Кира прильнула