— От… — Буривой выпучил глаза.

— О! Это тот самый, которым ты руку у памятного камня себе взрезал, — усмехнулся Стоян. — Взрезал да наземь уронил, чтоб стрельцы, бывшие в охранении, тебя саблями не порубили. А Радим поднял… раньше, чем твой стрелец прибрать его успел. Гляньте, гости дорогие, на сию красоту. Уверен, приведут Остеня с Лойгом и Мареном, у них такие же ножички сыщутся. А знаете, чем сии поделки так любопытны?

— Чем же? — подала голос Неонила, пока гости во все глаза рассматривали коллекцию ножей, выложенную на стол.

— А тем, что каждый из них был осенён тьмою, — зло выдохнул Стоян. — У кого обереги есть, можете подойти и проверить.

Первыми к столу подтянулись «младшие» десятники — Анфим с Лихобором. Осмотрели выложенные на столешницу ножи, не прикасаясь к ним, после чего, выпростав из-под рубах подвешенные на гайтанах каменные кругляши, поводили ими над клинками и, посмурнев, переглянулись.

— В этом… и этом тьма чуется, — ткнул в ножи Власа, Олеся и… Евглавы, Лихобор. — А те два пусты.

— Одним из них Буривой лживую клятву у памятного камня дал, она тьму и вытянула, потому и бросил он его без жалости на пол, не боясь, что его в якшанье с тьмою обвинят, — пояснил Стоян. — А вторым Мирослава зарезали, его тьма на себя приняла наказание за смерть хранителя, убийце предназначенное. Ну что, Буривой, будешь упорствовать или всё же поведаешь нам правду? А то ведь сейчас оставшихся татей приведут, а за ними и твою жёнушку спрашивать начнём… там уж никакое признание тебе не поможет. Как там Любим рёк о наказании осенённым тьмою? Казнь смертная без пролития крови? Костёр альбо виселица, выходит… А ведь в ножичке твоей Евглавы тьма так и плещется, а?

— Не трожь жену мою, Стоян, — глухо произнёс Буривой. — Баба глупая в тех делах не замешана.

— Не замешана, — протянул полусотник. — И ножичек, тьмою осенённый, она мне в горло воткнуть не пыталась, да?

— Что на тебя полезла, так то со страху! А о сути тех ножей она и вовсе не знала! — горько проговорил Рудый. — Польстилась на рукоять резную, каменьями украшенную. Выпросила… дура-баба.

— Муж — предатель, жена — дура, — покачал головой Стоян. — Чудное сочетание.

— Не предавал я острог! — взревел дурным лосем Буривой. — Тебя порешить хотел, было дело! Так без твоей смерти острогу и селищам окружным конец один! Пожар и смерть неминучая! А будь моя власть, прошли бы находники с кайсаками через нас без тревог и татьбы вверх по Бию, а сии земли остались бы под рукой государя нашего, в отличии от…

— В отличии от? — с нажимом переспросил у неожиданно замолчавшего десятника Хлябя. Тот склонил голову, пожевал губами и глубоко вздохнул.

— От Хвалын-городка да верхнебийских крепостиц, — тихо ответил Буривой и, подняв голову, неожиданно горько усмехнулся. — Не там ты крамолу ищешь, полусотник. В Подкаменске она засела, а туда тебе не дотянуться. Руки коротки.

Политика! Ненавижу политику! А ею в этом деле, оказывается, просмердело всё и вся. Подкаменская старшина, заправлявшая всеми делами от Каменного пояса до Бия, получившая нового воеводу, молодого да рьяного, решила вернуть себе прежние порядки, попросту слив новичка, а вместе с ним и застрявшего у них рыбьей костью в горле стрелецкого полуполковника Ермила, боярина Сколского, возглавлявшего Хвалын-городок. Ну, чем им воевода не мил — вполне понятно… он же прежнюю старшинскую вольницу под себя подминал, а это привыкшей к определённой свободе действий, или, говоря прямо, привыкшей к пограничной вольнице, старшине пришлось не по вкусу. Глава же Хвалын-городка им тем более был не по нраву, поскольку, фактически подчинив себе всё среднее течение Бия, полностью взял под себя общение с забийскими самами. А там ведь не только выгодный меховой торг, но и ясак и мыто, так что прежние золотые ручейки, наполнявшие кубышки подкаменской стрелецкой старшины, когда Подкаменск был первым пограничным городом за Каменным поясом, изрядно обмелели, благодаря усилиям боярина, превратившего Хвалынский острог в полноценный город со всеми положенными ему государем правами и привилегиями. С подкаменской старшиной-то, в отличии от государя, Ермил делиться доходами и не думал.

Вот и решили полковники да полуполковники вернуть не такие уж давние порядки. Воеводу, что впервые был не избран из их числа, а посажен государевой волей, дискредитировать поражением в неразумной стычке, а Хвалын-городок руками самов-находников и вовсе обратить в пепелище. Нет более такого на Бие? Значит, по праву звание пограничного города возвращается Подкаменску вместе со всеми полагающимися ему привилегиями. Назначенный воеводой боярин облажался? Значит, государь его снимет и накажет, а в Подкаменске власть вернётся к стрелецкой старшине. Ибо негоже приграничному городу иметь посажённого, а не избранного из своих воеводу. Ну, а что земля от Подкаменска до Бия де-факто вновь станет ничейной… мелочи. По документам-то она всё одно государева, верно? Значит, и нарушения покона в том нет. А что людишки местные пострадают, так то не вина старшины. Кровь их на руках самов поганых…

С Усть-Бийском же… ну, то, что нынешнему полусотнику Хлябе покровительствует его старый друг и товарищ боярин Сколский, для старшины не секрет. Можно было бы позволить самам и этот острог спалить… Но ведь нерационально! Выход-то на забийские земли всё одно нужен. Но выход свой, полностью подконтрольный. Вот и решили подкаменские умники оставить сии земли за собой, лишь заменив непокорного им Стояна на послушного Буривоя, а уж тот пропустил бы через острожные земли тех самых находников, что должны были пройтись огнём и мечом по иным бийским острогам да уничтожить Хвалын-городок.

Но не срослось. Убийство Стояна в путешествии на восток, куда его с таким энтузиазмом спроваживали верные десятники, Любим да Буривой, сорвалось, благодаря нам со Светой. А далее, затея подкаменской старшины и вовсе пошла кувырком. И опять-таки, не без нашей со Светой помощи. Ну и Баюна, да…

О последнем, правда, Буривой не знал, зато об интригах подкаменской старшины рассказывал подробно. Вроде бы, откуда ему знать те самые подробности? Так ведь в будущем он должен был занять немалую для этих мест должность полусотника, да не абы какого, а сидящего на единственном торговом пути от заловгайских кайсаков в Подкаменск. Том