Когда L-дофа начинает действовать, вновь переводя режим «выключен» на «включён», этот переход облегчается его же собственными сопутствующими проявлениями. Близкие мне люди хорошо знают, как у меня проходит переход обратно в мир полной функциональности: легкий вздох, вытягивание рук и вращение головой, сопровождаемые одним-двумя спазматическими толчками левой ноги. Хотя нога дёргается непроизвольно, я этому рад — она сигнализирует об окончании перехода. Напряжение, перемещаясь сверху вниз, всегда проходит через левую ногу, затрагивая ступню и заставляя её делать три-четыре круговых вращения. Затем оно исчезает, будто вытянутое вакуумом, уходя через подошву ботинка. Вытягивание рук и вращение головой — это просто способ тела отпраздновать его воссоединение с разумом.

Ритуальное окончание периода «выключен» тут же сменяется другим личным обрядом, означающим, что переход в статус «включён» состоялся. Если вы спросите Трейси или ещё кого-то, кто много времени проводит рядом со мной, все они скажут, что из раза в раз со мной происходит одно и то же: я улыбаюсь, закрываю глаза, а затем гелиевым голосом Барри Уайта[72]произношу: ох детка… как же мне нравится, когда за дело берутся таблетки.

«ВКЛЮЧЁН», «ВЫКЛЮЧЕН» и «ОТКЛЮЧЁН»

Третий сезон «Суматошного города», 1998.

Вообще нелегко нарисовать общую картину симптомов, но то, что изложено выше, даёт примерное представление моего физического состояния, с которым приходилось иметь дело на момент начала третьего сезона «Суматошного города». В последующие месяцы после таламотомии было очевидно, что успех в укрощении левой стороны — это состоявшийся факт. Но также очевидно было распространение тремора по правой стороне, усиление которого я наблюдал чуть ли не каждый день. Блин, хорошо, что вслед за тремором на левой стороне не исчезли и другие симптомы: ригидность, амимия и прочие. В общем, не оставалось сомнений: после упоительного, но слишком короткого послеоперационного периода, болезнь подкинула мне очередной набор испытаний — личных и профессиональных, заставив вновь принять давно отложенное решение о приведении в порядок всех личных и общественных дел. Становилось невозможным и далее сохранять секретность, из чего вытекали соответствующие осложнения.

Большинство больных Паркинсоном скажет вам, что стресс усиливает симптомы, а летом 1998 моя работа внезапно стала намного более стрессовой, чем раньше. Из-за наших творческих разногласий Гэри Голдберг решил, что не останется в шоу на третий сезон, вернувшись в Эл-Эй к семье и другим делам. Хотя наши разногласия были довольно эмоциональны, они-то в конечном счёте и сохранили нашу дружбу — во всех отношения сейчас более крепкую, чем когда-либо — и заложили основу для примирения, определив будущее проекта, когда я уходил из него двумя годами позже.

Теперь я стал единоличным креативным директором, чего так жаждал в первых двух сезонах, многократно увеличив число своих обязанностей. Бойся своих желаний — теперь я начальник шоу.

Но не обошлось и без помощников. В шоу вернулся Билл Лоуренс, к своим обязанностям сценариста-продюсера вернулся и Дэвид Розенталь, а также большинство наших талантливых, почти эксцентричных авторов, технического и административного персонала. Энди Кэдифф, который блистательно исполнял обязанности режиссёра на протяжении предыдущих сезонов, занял пост продюсера с соответствующим начальным титром, оказав неоценимую помощь в подготовке. Данэлл Блэк, руководитель моей производственной компании, стал консультантом-продюсером, и, будучи самым приближённым ко мне лицом, был занят распределением моего времени и выполнением моих запросов. Данэлл выполнял обязанностей больше, чем того требовала его должность, проявляя таким образом высшую степень дружбы и верности.

Тем не менее, на мне висело ещё бесчисленное количество производственных задач и распоряжений, которые нужно было раздавать на протяжении 12–14 часов каждый день: правка эпизода на текущую неделю, кастинг, наём работников, утверждение гардероба, консультации по декорациям, контроль монтажа видео и звука, поддержание отношений с телесетью и студией. И всё это было мне в радость. Ну, почти всё: больше всего я не любил, как вечный ненавистник абсолютов, устанавливать и придерживаться еженедельного бюджета.

Поскольку весь процесс вертелся вокруг меня, я начал понимать, как трудно из-за этого приходилось людям, с которыми я работал: большая часть из них не знала о моей болезни. Из-за симптомов постоянно приходилось переносить встречи с руководителями разных служб для того, чтобы потом перенести ещё и ещё раз, а иногда вообще отменить. Должно быть, в лучшем случае моё поведение казалось чудным, а в худшем — высокомерным и неуважительным. Большую часть отмен производственных дел я сваливал на мифические травмы или на «внезапные звонки с западного побережья», возможно вызывая у людей недопонимание и раздражение. Но не думаю, что всем стало бы легче, если бы они узнали правду обо мне. Данэлл, Билл, Энди и небольшая группа актёров, которым я доверил свою тайну, находились под постоянным давлением, покрывая меня, придумывая новые оправдания. И если у них не было времени согласовать свои версии с моей — переживали, что могут предать моё доверие, будучи пойманными на лжи.

Ходили слухи, о которых я был отлично осведомлён. Подозреваю некоторые из них зародились в Бостоне. Мои частые визиты в этот город для получения медицинских консультаций и помощи каким-то образом стали известны парочке газетных обозревателей.

Кажется, они первыми сообразили ещё в 1997 году, что у меня некая загадочная болезнь. К их великому негодованию, в основном я их игнорировал, а поскольку тема немного выходила за рамки их обычной деятельности, то эти догадки получили больше внимания. Но только в 1998 национальные таблоиды осторожно уцепились за эту историю. Сначала в печати появились безымянные догадки. Затем их напрямую стали связывать с моим именем, будто у меня есть некое заболевание и в данное время я прохожу курс лечения.

Впервые о Паркинсоне я услышал от одного из национальных скандальных флоридских изданий. Это меня задело. Одним утром в начале года, незадолго до операции, мой водитель из «Суматошного города» и давнишний друг приехал забрать нас с Сэмом из нашей квартиры в Верхнем Ист-Сайде. Как обычно по будним дням Джим должен был отвезти Сэма в школу, а меня на съёмочную площадку. Когда мы шли от входной двери до работающего на холостом ходу внедорожника Джимми, передо мной словно из воздуха выскочила взбалмошная женщина, проигнорировав Сэма и взволновав Джимми. Она назвалась репортером из «Стар» и принялась закидывать меня вопросами о моём здоровье. Не говоря ни слова, я усадил Сэма в машину и следом за ним сел сам. Мы начали отъезжать, но к моему удивлению, женщина выбежала позади нас на дорогу, махая руками и крича вдогонку: «Болезнь Паркинсона!»

Какого хрена она вытворяет? Я остановил машину, вышел и сказал: