Однажды она спросила меня, люблю ли я ее. Я думал, что слишком испорчен, чтобы даже понять значение этого слова. Но теперь, когда в моей груди поселилась эта легкая боль, когда мое сердце бьется только для нее, когда единственное, чего я хочу, ― яростно защищать ее, я понимаю, каким чертовым идиотом я был.

Я тихо говорю:

― Да, это так.

***

Слуга ждет с халатом, когда Сабина выходит из горячих источников, но я выхватываю ткань из его рук и сам распахиваю ее ― я ни за что не позволю другому мужчине одеть ее.

Когда она ступает на мягкую траву, туника облегает ее изгибы, как вторая кожа, а вода стекает по ее идеальным ногам. Я не уверен, что пульсирует сильнее ― мое сердце или мой член.

― Спасибо, ― тихо говорит она, когда я расправляю ткань, позволяя своим рукам на секунду задержаться на ее плечах. Я ничего не могу с собой поделать ― я чувствую первобытное желание к этой женщине. Я готов зарубить десятерых Бессмертных, лишь бы остаться рядом с ней еще на один вздох.

Но слуги наблюдают. Я отступаю назад, отводя взгляд.

Над головой собираются тучи, но дождя пока нет. Она тихо идет за мной по тропинке, ее шаги похожи на мягкий стук капель дождя, пар, поднимающийся от ее кожи, так и просится, чтобы его слизали. Моему телу наплевать, что она принадлежит другому мужчине. Мои яйца болят. Мой член увеличивается, тяжелея от потребности. Каждый удар крови по моим венам требует прекратить эту пытку.

Она спотыкается о корень и рефлекторно хватает меня за руку. От одного этого прикосновения по моему организму проносится заряд, и все моральные устои уничтожены.

Что я могу сказать? Я не святой.

Как только мы оказываемся наедине, я оттаскиваю ее с тропинки к плакучей иве. Качающиеся ветви ласкают нас, когда я прижимаю ее спиной к стволу и сжимаю обеими руками ее челюсть.

― Тебе не нужно было трахать его своим ртом, ― бормочу я пересохшими губами.

Она смотрит на меня с вызовом, вытягивая губы так, что они почти касаются моих.

― Я хотела поцеловать тебя, идиот.

― Тогда поцелуй.

Наконец-то я краду поцелуй, который необходим мне как воздух. Наши губы встречаются, как океаны, сталкиваясь и разбиваясь, пока я не перестаю понимать, где кончаюсь я и начинается она. Я прижимаюсь к ней всем телом, впечатываю ее в ствол ивы, давая ей почувствовать, как сильно я ее хочу.

Из ее горла вырывается слабый стон, и я почти умираю от удовольствия.

― Бастен… ― задыхается она.

Но я проглатываю ее слова, потребность прикоснуться к ней всепоглощающая, доводящая меня до первобытного состояния. Я просовываю язык между ее зубами и провожу кончиком по нёбу, что дарит мне еще один стон.

Резкий смех со стороны горячих источников прорывается сквозь деревья, возвращая меня к реальности. Я разрываю поцелуй и упираюсь лбом в ее лоб, не зная, смогу ли я когда-нибудь снова нормально дышать.

― Не здесь, ― бормочу я. ― Это слишком близко к остальным.

Она кивает, ее зрачки расширены от похоти, и она вкладывает свою маленькую ручку в мою. Как будто она мне доверяет. Мой пах напрягается с каждым шагом, чувствуя, что освобождение, возможно, уже близко. Мы выходим по тропинке на ярмарочную площадь, которая представляет собой город-призрак. На фуршетных столах ― беспорядок из недоеденных слив, пролитого вина и опрокинутых мисок с орехами, разворованными птицами. Лишние халаты небрежно наброшены на ветки деревьев. Половина лоз из полевых цветов висит кое-как, сорванная пьяными гуляками.

Я наклоняю голову, прислушиваясь. Все гости и слуги у горячих источников, а Райан далеко, в дополнительном шатре.

― Сюда. ― Я затаскиваю Сабину в главный шатер, в котором царит такой же беспорядок, как и везде, если не считать алтаря Солены. Мой взгляд задерживается на нем. С подушками для отдыха и низкими столиками вокруг нас, это единственное место, достаточно высокое, чтобы поцеловать ее.

Ну и хрен с ним.

Я провожу рукой в доспехах по алтарю, сбрасывая на пол монеты, хрустальные фигурки и дорогие благовония.

― Бастен, ― шипит она. ― Ты сошел с ума? Слуги увидят. Они что-нибудь заподозрят.

― Все и так в беспорядке.

― Это же священный алтарь!

Я роняю на пол хрустальную фигурку утки.

― Мне абсолютно наплевать.

Ее брови поднимаются ― сначала от шока, потом от желания. Я знаю эту женщину ― она тоже не питает любви к богам. Я грубо дергаю ее за пояс, чтобы освободить его, затем сдергиваю мокрую тунику через голову, когда она поднимает руки. Я бросаю тунику, мокрую и все еще дымящуюся, на землю.

Да. Наконец-то. Черт.

Я делаю шаг назад, позволяя себе разглядеть ее. Прошли месяцы с тех пор, как я видел Сабину такой обнаженной и естественной, как во время путешествия из Бремкоута. Ее волосы собраны в бессмертную корону, не скрывающую ни дюйма совершенства, которое предстает передо мной. Она поправилась с момента прибытия в Сорша-Холл; ее грудь стала тяжелее и просится, чтобы ее потискали. Треугольник мягких волос у вершины ее ног блестит от желания.

Она отводит одно колено в сторону, словно приглашая.

Двигаясь как ураган, я обхватываю ее за талию, чтобы усадить ее прелестную попку на алтарь. Аромат ее сладкого возбуждения, вдыхаемый моим носом, проникает прямо в мозг, доводя меня до исступления. Я прижимаю одну ладонь к ее животу, медленно, словно тень, поднимаюсь к груди, а затем обхватываю пальцами ее шею.

Другой рукой я вытаскиваю шпильки, удерживающие ее волосы. Локоны каскадом падают вниз, коса частично распускается, пока она не становится естественной, как лань.

― Ты позволила Райану играть в нашу игру, ― говорю я низким голосом, прикрыв глаза, пока нежно сжимаю пальцы на ее горле. ― Губы. Челюсть. Горло. Родимое пятно. Ему повезло, что не дошло до последнего ― он