Словом, Ким Ки был очень доволен.

Но вдруг дверь горницы открылась, быстро вошли здоровенные судейские служители и, осыпая его тумаками, злобно закричали:

— Ах ты, негодяй! Ты, говорят, ловко умеешь вымогать чужие денежки! Но сегодня, подлец ты этакий, тебе покажут, как грабить порядочных людей! На твой зад натянут воловью шкуру и будут нагревать ее! Сегодня ты узнаешь, что это такое! Из-за тебя, мошенник, нам пришлось тащиться сюда, в такую даль, и мы устали! Еще скажи спасибо, что мы к тебе пришли, живо выкладывай пятьдесят или сто лян!

И они продолжали избивать его. А Ким Ки, попав в такую переделку, не знал даже ее причины. Он не мог вынести побоев и, умолив служителей, чтобы они перестали, дал им пятьдесят лян. После этого они привели его в суд. Там сидел судья, перед ним стоял чиновник, а внизу во дворе распростерся на коленях Чхве Кён. Судейские служители поставили Ким Ки около лестницы. Судья свирепым голосом закричал:

— Этот негодяй — вор! Привязать его к скамье и, пока он не расскажет сам о своем преступлении, бить большими палками!

Служители крепко привязали руки и ноги Ким Ки к скамье, схватили толстые ясеневые палки и, встав по двое с обеих сторон, принялись изо всех сил бить его. А судья сказал:

— Ты прекрасно знаешь, в чем состоит твое преступление, и, если хочешь избежать смерти, расскажи обо всем сам!

Кроме того, он прикрикнул на судейских служителей:

— Если будете бить его слабо, то сами отведаете палок! Учтите это и бейте как следует!

Чиновник тоже приказал им:

— Сильнее бейте!

И служители, стоя вокруг скамьи, стали бить Ким Ки еще сильнее, приговаривая:

— Сознавайся! Сознавайся!

Так Ким Ки впервые в жизни отведал палок! Было очень больно, а удары не прекращались. Разве можно вытерпеть такую боль? И он подумал: «Раньше я часто привлекал к суду людей, которым ссужал деньги и которые не могли вернуть долг. Их били палками и заставляли уплатить мне деньги. А теперь страдания этих людей пали на меня за прошлые грехи!»

Он сказал судье:

— В самом деле, я, презренный, совершал кое-какие проступки, но я не знаю, за какой из них меня наказывают сейчас! Знать бы хоть, за что умираешь!

Судья грозно ответил ему:

— Слушай меня! С давних пор ты известен как ловкий вымогатель чужого добра. Ссудив немного денег, ты брал огромные проценты, получая на каждый лян — десять, на каждые десять — сто и тысячу, а на каждые сто — десять тысяч! И хотя ты стал самым богатым человеком в столице, алчность твоя не уменьшилась: теперь ты хотел обмануть Чхве Кёна и присвоить его имущество. Подлый вор! А ведь ты был старым другом его отца! Но вместо того, чтобы, как полагается честному другу, помочь его обедневшему сыну, ты, наоборот, переправил в расписке иероглиф «сто» на иероглиф «десять тысяч», стараясь обмануть этого юношу и ввести в заблуждение суд. Ты такой же преступник, как заправский вор, и наказывать тебя следует, как вора. Разве я могу не наказать тебя сурово и не предостеречь тем самым тебе подобных? Посмотри хорошенько на иероглиф «десять тысяч», который написан в этой расписке! — и судья подал ему расписку.

Ким Ки прочел ее. Было совершенно ясно, что иероглиф «десять тысяч» написан вместо какого-то другого! Разве мог Ким Ки сказать хоть что-нибудь в свое оправдание? Однако молчание могло обернуться еще хуже, и потому он сказал:

— Когда я получил эту расписку, все иероглифы были написаны отчетливо и не вызывали никакого сомнения. Если бы я знал, что может выйти, то прочел бы эту расписку внимательнее, когда получал ее. А теперь мне остается только пенять на себя за такую оплошность!

Судья закричал:

— Вы только послушайте этого негодяя! Ты же сам исправил иероглиф, а вину сваливаешь на должника! Разве ты не знаешь, что усугубляешь этим свое преступление?!

И он грозно приказал судейским служителям:

— Бейте этого негодяя до тех пор, пока он не признается, что переправил иероглиф своей рукой!

Служители снова схватили палки и стали бить его еще сильнее, чем прежде.

Кровь текла ручьем и орошала землю. Разве мог он вынести такое наказание? «Требуя деньги, я слишком грубо обращался с Чхве Мо и его сыном, а вот сегодня сам так тяжко страдаю, — подумал Ким Ки. — Но как же получилось с распиской? Там ведь ясно было написано „десять тысяч лян“, и кто переправлял этот иероглиф — ума не приложу! Однако слова судьи — сущая правда, конечно. И до, и после смерти своего старого друга я думал только о деньгах и из-за них дурно с ним обошелся. В самом деле, я негодяй, которого следовало бы убить! Вот если бы я остался в живых, то уж ни за что не стал бы повторять своих проступков. Я бы очистился душой и стал помогать своим бедным родственникам и друзьям, кому сотней лян, кому тысячей. Но только, наверно, не выжить мне сегодня!»

И он, плача, сказал:

— Хотя я, ничтожный человек, и говорил, что не переправлял иероглиф, однако я солгал. Иероглиф в самом деле переправил я, потому что хотел получить побольше денег с Чхве Кёна! Разве я могу доказывать свою невиновность и пенять на кого-нибудь, кроме самого себя? Но если бы вы соизволили оставить меня в живых, я бы сжег эту денежную расписку, и за то, что плохо обращался с сыном моего старого друга, не стал бы требовать с него ни одной пхуны! Уповаю только на вашу доброту. Умоляю, пощадите меня, ваша милость!

И он страстно просил судью простить его. Судья убедился, что палок Ким Ки досталось довольно — да к тому же он так горячо просил простить его! — и приказал снять его со скамьи и поставить на колени.

— Каждый человек в этом мире должен быть честным и справедливым, — сказал он Ким Ки. — Ты же из-за каких-то презренных денег забыл старую дружбу, забыл о справедливости. Оказывается, есть на свете такие заблудшие люди! Ну да ладно. Ты говоришь, что сожжешь расписку и, взяв у Чхве Кёна только сто лян, будешь считать это справедливым? И, кроме того, ты обещаешь, что не будешь больше получать с людей деньги нечестными путями? Помни об этом и впредь постарайся исправиться! Но если ты опять будешь ссориться с Чхве Кёном и требовать с него деньги, то не жди от меня пощады! — он