V. Заключение

Итак, повторим уже привычное заклинание: чтобы понять подлинную историю современной науки, нужно смотреть на нее через призму мировой истории. Особенно это касается развития физических наук в XIX в. Где бы ни работал ученый – в России, Турции, Индии или Японии, – он должен был путешествовать по миру, публиковать статьи на разных языках и выступать перед аудиториями в различных странах. Вследствие этого мир научных публикаций в тот период был даже более разнообразен в лингвистическом плане, чем сегодня. Японские ученые публиковали работы на немецком языке, а русские ученые читали французские научные журналы. После встречи с Айкицу Танакадатэ в 1890 г. немецкий физик Генрих Герц заметил, что «похоже, теперь нам придется учить японский язык. Вот это будет задачка»{464}. Он шутил лишь отчасти.

Ученые, упомянутые в этой главе (а также многие другие), внесли важный вклад в развитие современной физики – независимо от того, в какой стране они учились и где работали. В то время это признавалось гораздо чаще, чем сегодня. Сегодня мало кто за пределами их родных стран слышал эти имена – Джагдиш Чандра Бос, Хантаро Нагаока, Петр Лебедев. Но в XIX в. ведущие европейские ученые относились к своим коллегам очень серьезно. Эрнест Резерфорд в знаменитой статье о строении атома ссылался на работу, которую опубликовал Нагаока, а лорд Кельвин признавал, что именно эксперименты Лебедева с давлением света окончательно убедили его в истинности теории электромагнетизма Джеймса Максвелла{465}.

В XIX в. наука носила ярко выраженный промышленный характер. Многие физики и химики работали на коммерческие компании и государственные учреждения, помогая проектировать фабрики и строить линии телеграфа. Даже знаменитые «уравнения Максвелла», которыми физики пользуются и поныне, были бы, вероятно, невозможны без телеграфа. В своем знаменитом «Трактате об электричестве и магнетизме» он ссылался на работы старшего телеграфиста Оливера Хевисайда (что вдохновило последнего на более серьезные занятия наукой), которому требовался более быстрый способ выполнения расчетов. В то же время наступление индустриального века не означало полного разрыва с прошлым, и многие ученые XIX в. в своей научной работе продолжали опираться на существующие культурные традиции. Прафулла Чандра Рай открыл нитрит ртути, вдохновившись изучением древних индуистских текстов на санскрите, а Дзёкити Такаминэ произвел революцию в промышленной химии благодаря исследованию технологии производства сакэ{466}.

В XIX в. правительства по всему миру начали приравнивать сильный научный потенциал к военной и промышленной мощи. Именно это привело к возобновлению инвестиций в развитие современной науки в ряде стран, особенно в Японии периода Мэйдзи и в Османской империи. И действительно, когда одни ученые сотрудничали на международной арене, другие готовились к войне. Так, в 1860-е гг. правительство Мэйдзи отправляло японских студентов учиться в царскую Россию, а в 1904 г. Российская империя и Япония столкнулись в кровопролитной схватке за Маньчжурию. Кульминацией этой эпохи стала Первая мировая война, вспыхнувшая в 1914 г. В следующих главах мы переместимся вперед во времени и рассмотрим, как развивалась современная наука после этого глобального конфликта. Новый, XX в. ознаменовался идеологическими битвами, которые преобразовали не только мировую политику, но и наше понимание Вселенной – и даже самой жизни{467}.

Часть четвертая. Идеология и ее последствия, ок. 1914–2000 гг

Глава 7

Быстрее света

Утром 13 ноября 1922 г. пароход «Китано Мару», дымя трубами, подплывал к Шанхаю по реке Янцзы. Он вез важного пассажира, которого на шанхайской набережной ожидала толпа взбудораженных журналистов и фотографов. Едва Альберт Эйнштейн сошел по трапу, как ему вручили телеграмму с захватывающей новостью: комитет Шведской академии наук только что принял решение о присуждении ему Нобелевской премии по физике. Это было знаменательным событием, подтвердившим его статус как одного из самых выдающихся ученых XX в. Но Эйнштейну даже не дали осознать значимость этого достижения – его немедленно посадили в автомобиль и повезли «осматривать город». В своем дневнике Эйнштейн описал «ужасающую суету» Шанхая, «кишащего пешеходами и рикшами и покрытого грязью всех видов». На обед его отвезли в местный ресторан, где он неуклюже попытался поесть палочками. А вечером он был почетным гостем в доме богатого предпринимателя и художника-модерниста Ван Итина и после ужина выступил с краткой речью, заявив о своей «вере в то, что китайская молодежь обязательно внесет великий вклад в науку будущего»{468}.

На следующее утро Эйнштейн снова поднялся на борт «Китано Мару» и отправился дальше. Его короткая остановка в Шанхае была частью пятимесячного турне по Азии: он уже посетил Цейлон, Сингапур и Гонконг, а следующей остановкой была Япония. 17 ноября 1922 г. Эйнштейн прибыл в Кобе. К началу 1920-х гг. Япония уже превратилась в современное индустриальное государство. Эйнштейн объехал всю страну по железной дороге, и всюду его встречали «полчища людей и фотографов с фотовспышками». В Киото он прочитал перед переполненной аудиторией лекцию о своем важнейшем научном прорыве – специальной и общей теории относительности. В ходе лекции он объяснил свою радикальную идею о том, что скорость течения времени не является постоянной, а варьируется в зависимости от относительной скорости разных наблюдателей. Это было следствием простого, но фундаментального наблюдения: ничто во Вселенной не может двигаться быстрее скорости света. Затем Эйнштейн объяснил, что гравитация оказывает на время аналогичное воздействие. Для наблюдателей в сильных гравитационных полях время течет медленнее, чем для наблюдателей в слабых гравитационных полях. Все это означало полный отказ от прежнего мира ньютоновской физики. Если раньше пространство и время считались отдельными и неизменными феноменами, то Эйнштейн показал, что пространство и время представляют собой единое целое, способное искривляться и искажаться. Эта революционная теория имела глубокие последствия для всей физики. Прежде все научные эксперименты основывались на представлении о постоянстве пространства и времени. Например, чтобы измерить скорость объекта, пройденное расстояние просто делилось на время, затраченное на преодоление этого расстояния. Как же физикам было измерять точную скорость теперь, когда пространство начало сжиматься, а время – замедляться?{469}

Эту лекцию, прочитанную Эйнштейном на немецком языке, оперативно перевел на японский язык и опубликовал японский физик Дзюн Исивара. В свое время он изучал физику в Берлинском университете и был одним из немногих неевропейских современников Эйнштейна, кто действительно понимал теорию относительности. Эйнштейн относился к Исиваре с большим уважением и даже согласился написать с ним совместную статью для публикации в журнале Proceedings of the Japan Academy. По всему было видно, что в Японии Эйнштейну нравится. В свободное от чтения лекций время он совершал дальние пешие прогулки по лесам Никко и даже посетил ежегодный праздник хризантем в садах императорского дворца в Токио. «Невозможно не полюбить эту страну и не восхищаться ею», – записал Эйнштейн в своем дневнике{470}.

Покинув Японию, Эйнштейн двинулся в обратный путь. Он ненадолго задержался в Малакке и на Пенанге, затем пересек Индийский океан и проплыл по Суэцкому каналу. В Порт-Саиде он сошел на берег и сел на поезд до Иерусалима. Всего несколькими месяцами ранее, в июле 1922 г., Лига Наций утвердила Британский мандат в Палестине, где было решено создать «национальный очаг для еврейского народа» – предшественника современного государства Израиль. Эйнштейн, будучи евреем, не раз сталкивался в Германии с открытыми проявлениями антисемитизма. В прессе его обвиняли в пропаганде «еврейской физики», а сторонники антисемитской «антиэйнштейновской лиги» часто срывали его лекции. За несколько месяцев до отъезда Эйнштейна в Азию нападениям подверглись некоторые известные немецкие евреи. К лету 1922 г. он больше не чувствовал себя в безопасности и даже заметил в письме физику Максу Планку. «Кажется, я принадлежу к той группе, против которой правые радикалы планируют покушения». Собственно, это была одна из причин, почему он решил отправиться в длительную поездку по Азии. Он надеялся, что за несколько месяцев его отсутствия ситуация стабилизируется{471}.

Дом для еврейского народа был давней мечтой Эйнштейна. Еще в 1919 г. он выразил