похожи на все остальное. Они могут быть завязаны на желании служить добру или злу.

– Я хочу писать о важных вещах – я действительно забочусь о социальной справедливости. Но я также хочу сделать себе имя. Как думаешь, это неправильно?

– Я не понимаю, с чего бы. Подожди меня минутку, – допив чай, Карлотта потянулась за тарелкой с фруктами. – Я хочу нарисовать это.

– Сейчас?

– Мои кисти все еще влажные, а освещение наверху сейчас должно быть идеальным. Принеси, пожалуйста, чайник. Это не займет много времени. Пойдем – и захвати чай.

Они поднялись на два пролета в студию, и Элизабет села на табурет позади нее, пока Карлотта ставила чайник рядом с фруктами и сыром. Жуя сливу, Элизабет наблюдала за работой своей подруги. Она восхищалась чистыми, отточенными движениями, когда Карлотта заполняла холст смелыми мазками кисти и цветом.

– Как ты ее назовешь?

– Думаю, просто «Натюрморт со сливой».

– Это и есть та самая слива? – спросила Элизабет, указывая на округлый пурпурный завиток в центре.

Карлотта скрестила руки на своем забрызганном краской фартуке и склонила голову набок.

– Я еще не решила. В этом и есть красота импрессионизма. – Окунув кисть в водоворот красок на палитре, она смешивала до тех пор, пока она не стала соответствовать розово-красной внутренней части фрукта. Провела кистью по картине, и несколько ярко-красных капель упали по центру холста.

Доев сливу, Элизабет выбросила косточку в мусорное ведро.

– Я тебе завидую. Я слишком увлечена повествованием. Это проклятие писательской профессии.

– Что ты имеешь в виду?

– Я вечно ищу смысл. Я хочу, чтобы все слилось в какую-нибудь историю.

– Почему это проклятие? – спросила Карлотта, когда они собирали свои вещи, чтобы вернуться в квартиру Элизабет.

– Я так восхищаюсь тем, как работает твой разум. Тебе не нужно много рассуждать, чтобы упорядочить мир вокруг.

– Мне нравятся хорошие истории.

– Да, но тебе не требуется прикладывать для этого много сил. Твой разум не ищет автоматически сюжет, чтобы сотворить историю.

– Но разве это не было бы утомительно, если бы все думали одинаково?

– Возможно, ты права, – сказала Элизабет, нащупывая ключи от входной двери.

– Иногда вещи не являются ни тем, ни другим, ни хорошими, ни плохими. Иногда они просто такие, какие есть.

– Именно это я и имею в виду, – сказала она, когда они вошли в квартиру. – Твой разум думает более обширно, чем мой. Боюсь, что мой мыслительный процесс слишком узок из-за утомительного поиска смысла.

Когда они шли по коридору в сторону кухни, раздался настойчивый стук в дверь.

– Ты кого-то ждешь? – спросила Карлотта.

– Нет, – ответила Элизабет, чувствуя странное ощущение в животе.

Карлотта уставилась на нее.

– Ты не собираешься открывать?

– Да, конечно, – сказала она, изображая безразличие. Она медленно прошла по коридору и посмотрела в глазок. В коридоре стоял молодой парень, одетый в форму «Вестерн Юнион». Она открыла дверь. – Да?

– Телеграмма для мисс Элизабет ван ден Брук, – сказал он, доставая желтый конверт.

– Спасибо, – сказала она, беря его. – Мне нужно на нее ответить?

– Нет, мисс.

– Минутку, – сказала она, протягивая ему несколько монет с маленького фарфорового блюдечка на столике в прихожей.

– Спасибо, мисс, – сказал он, приподнимая шляпу.

Закрыв дверь, она разорвала конверт.

НАЙДЕНА НОВАЯ ЖЕРТВА, ПИРС НОМЕР 17, САУТ-СТРИТ. ПРИХОДИТЕ НЕМЕДЛЕННО.

К. ФЕРГЮСОН

– Что там? – спросила Карлотта, подходя к ней сзади.

– Я должна идти, – ответила Элизабет, протягивая ей телеграмму.

– Когда?

– Немедленно.

Глава 45

Элизабет быстро отправила телеграмму своим родителям, в которой выразила сожаление по поводу того, что не сможет присутствовать на ужине. По словам Катарины, традиция ее семьи устраивать воскресный ужин восходит к тем временам, когда их предки еще жили в Голландии в семнадцатом веке. Элизабет знала, что ее матери не понравится отказ от посещения ужина в последнюю минуту, но ничего не могла поделать.

К тому времени, когда она добралась до Саут-стрит, атмосфера в городе стала гнетущей. Воздух тяжело нависал над деревянными причалами, промокшими от соленого бриза, дувшего с Ист-Ривер. Хоть Саут-стрит и терял медленно свой торговый статус из-за пирсов вдоль Норт-Ривер, она все еще оправдывала свое старое прозвище «Улица кораблей». Вдоль ее многолюдной береговой линии стояли всевозможные суда на якорях: клиперы, пароходы и другие суда поменьше. Отлив был слабым, обнажая лишь гниющие столбы под пирсами. Лодки раскачивались, скрипели и натягивали канаты, привязанные к причалу, когда уходящее течение тянуло их, унося обратно в море.

Матросы расхаживали и кричали с палуб прибывающих пароходов и паромов, стаями выбегая из такелажа шхун и шлюпов, стремясь поскорее заняться своим любимым делом: распутством, распитием алкоголя и азартными играми. Если им повезет, они не будут ограблены, накачаны наркотиками, похищены речными пиратами или убиты во сне в одном из многочисленных притонов, которые выдавались за жилье на Уотер-стрит, которую социальный реформатор Оливер Драйер назвал «самым порочным кварталом в самом порочном районе самого порочного города Америки».

Прижимаясь к кромке набережной, Элизабет прошла мимо ржавеющего клипера. Металлический такелаж паруса, ударявшийся о мачту, издавал скорбный, глухой звук. У нее перехватило дыхание, когда она увидела группу полицейских, собравшихся вокруг чего-то, лежащего на одном из причалов, – без сомнения, тела жертвы. Она подошла к группе мужчин, и, как только приблизилась к ним, один из офицеров обернулся. Это был инспектор Томас Бирнс. Как только он увидел ее, его широкое лицо приняло выражение отвращения. Левая губа приподнялась в усмешке. Сила его враждебности ударила по ней, как сильный ветер, но она заставила себя продолжать идти, не сбавляя шага.

Бирнс наклонился, чтобы сказать несколько слов молодому полицейскому, который подошел к ней.

– Извините, мисс, но обычным людям не разрешается приближаться. – Он был очень молод и очень бледен, и она могла видеть капельки пота над его пухлой верхней губой.

– Я не «обычный» человек, – медленно ответила она. – Я – репортер.

– Боюсь, это касается и репортеров тоже.

– Вы можете рассказать хоть что-нибудь, офицер…

– Харрисон.

– Итак, офицер Харрисон, вы можете мне что-нибудь рассказать?

– Ну… – неуверенно произнес он, оглядываясь на своего командира, но Бирнс был занят разговором с человеком в гражданской одежде.

– Я уже знаю, что жертва – женщина, – сказала она.

– Откуда вы это знаете?

– Я скажу вам, если вы поделитесь со мной какой-нибудь информацией.

Он погладил свой гладкий подбородок. Ей стало интересно, достаточно ли он взрослый, чтобы отрастить бороду.

– Я не знаю… Нам нельзя…

– Вот что я вам скажу, – начала она, – я расскажу вам, как она умерла, а потом вы мне кое-что расскажете