— Леонард, рад видеть тебя в добром здравии, — говорит он. — Приветствую тебя, Ульпиан. — Эйзер чуть склоняет голову. — Вижу, что произошедшее между нами недоразумение разрешилось. Спасибо, Леон.

— Сообщи моим людям, — начинаю я, но Гискон поднимает руку.

— Все уже сказали. Они чуть резиденцию штурмом не взяли, просили тебе помочь.

— Переговоры переносим его на завтра, на то же время, — чеканит Ульпиан, заведя руки на спину. — Я кое-что для себя выясню. А пока нужно поговорить с твоим человеком, Леонардом, после его сопроводят в твою резиденцию.

Ульпиан прерывает связь, кивком указывает на распахнутую дверь, мы возвращаемся в переговорочную, и он повторяет вопрос, на который я не ответил:

— Как у тебя получается видеть камеры и воздействовать на приборы?

— Не только камеры, — усаживаюсь на стул-трон, не дожидаясь приглашения, подношу палец к виску. — У меня в голове программа. Слышал о проекте «Крысоед»?

Ульпиан играет кустистыми бровями, чешет переносицу.

— Что-то слышал. Его свернули, потому что нейроинтерфейс убивал носителей.

— У меня он прижился. А теперь присядь, Ульпиан, даже если крепко стоишь на ногах. — Он неспешно занимает стул рядом со мной. — Мало того, он меня развивает, я осваиваю новые навыки, вижу людей насквозь, считываю болезни, умею их лечить, а так же снимать смертельные проклятия…

Магон хмыкает, произносит с издевкой:

— И изгонять демонов.

— И понимаю технику, но это у меня было и раньше. У всех, кто не подключен к Ваалу, есть сверхспособности. Именно поэтому с подачи жрецов идут гонения на трикстеров, озверелых и адептов прочих культов. Теперь начались гонения на последователей Танит. Она ведь покровительница твоего рода?

— Ты говорил, что тебя избрала Танит… — он хмурится, стискивает челюсти — похоже, сам отвечает на свой вопрос. — Или это не связано со способностями?

— Сам не разобрался до конца. И да, и нет. Скорее всего, так и было задумано, программа «крысоед» писалась под людей новой формации, способных ее принять, меняться и менять мир вокруг себя. Танит ждала, наблюдала, свела меня с твоей внучкой, мы полюбили друг друга, но я не мог предоставить ей защиту, она ведь — собственность Ваала, и потому вне закона. Теперь я что-то типа Белого Судьи, но для всех, не только для пунийцев. Потому и навожу порядок. В отличие от него, у меня способности развиваются постепенно. Судьей очень хотел быть Боэтарх…

— Но Элисса же его дочь!

— Думаю, он не остановился бы, даже если бы знал. Но он опоздал. Что касается… как бы это сказать… тонкого плана, то боги и правда есть, их природа мне неизвестна. Но известно, что Танит хочет дать людям свободу, а Ваал не отпускает. Он работает руками Боэтарха, питает его силой в противовес мне. Мир изменился, и нам нужно выбрать свободу или рабство под началом Ваала.

Ульпиан молчит, вперившись в свои ладони, переваривает информацию. Если его и одолевают чувства, он умело их скрывает. Не тороплю его. Наконец он произносит:

— Как жаль, что я опоздал! Не увидел маленькую Элиссу. — Ульпиан снова замолкает, несколько слов вместили в себя столько отчаянья и горечи, что я захлебываюсь ими; но если б не эмпатия, ни за что не догадался бы, какая буря чувств скрывается под маской невозмутимости. — Я не имел возможности повлиять на решение Гамилькара принести жертву. Но сделал бы все возможное, чтобы защитить Элиссу и ее ребенка. Преступил бы даже закон! Почему она не обратилась ко мне за помощью?

— Вероятно, не представляла, насколько сильно ты ее любишь. Когда не проявляешь чувств, о них сложно догадаться другим.

Ульпиан снова сжимает челюсти и становится похожим на вековечный дуб, принявший форму человека.

— Да, я строг со всеми своими детьми.

Смотрю на него и понимаю, что я связан и с ним, и с Эйзером непереносимой горечью утраты. Меняю тему:

— Я могу видеть, если человек под программой. И мне необходимо просмотреть всех, кто соприкасается с Эйзером Гисконом, потому что Боэтарх попытается до нас дотянуться через близких. Это раз. Два, я знаю, что твои родственники болеют странными болезнями, хотя раньше были здоровыми. Ты списываешь их недуги на смутное время, несущее бедствия и эпидемии, но у причины другое имя: Гамилькар Боэтарх. Я могу избавлять от смертельных программ, ты это наверняка заметил, изучая записи с «Полигона». Но не более одного человека в день. А еще должен был заметить, что я не могу использовать свои способности во вред. Думаю, это поставит точку в нашем непонимании.

— Но почему Боэтарх не устранил меня? Ему было бы проще.

— Полагаю, у глав величайших родов защита, которую он пока не в силах пробить.

— Я соберу членов своей семьи. Потом — личную охрану и приближенных. Посмотришь их?

Похоже, вечер обещает быть насыщенным, и я полностью посвящу его Ульпиану Магону, чтобы заполучить союзника в его лице.

— Конечно. А еще мне очень хотелось бы взглянуть на Боэтарха вблизи, чтобы понять, чего от него ожидать.

Интерлюдия

Гамилькар

Гамилькар наблюдал из флаера за тем, как под руководством его людей вспыхивали храмы мятежной Танит, его губы шептали: «Во славу Ваала», он каждой клеткой тела чувствовал, когда умирали храмовники, наполнялся перетекающей от них силой.

Каждая смерть — жертва, возвращение частицы к целому. Территория Танит, не приемлющей жертвоприношений, превратилась в огромный жертвенный алтарь, куда вот-вот брызнет кровь Никомеда, И Гамилькар получит благословение Величайшего.

Еще пару дней назад он терзался сомнениями, теперь же их не осталось. Рианна тоже должна умереть. Это не даст ему силы, но хоть немного ослабит Танит.

Каково же было его удивление, когда на радарах появились вражеские флаеры, и он был вынужден отступить, надеясь, что озверелые довершат начатое и прикончат Никомеда.

Каждый раз, когда Гамилькар не чувствовал уверенности в своих решениях, его влекло в храм Ваала, причем так сильно, что порой он сам не понимал, как оказывался возле статуи Величайшего, где уютно и безопасно.

Так и этой ночью, покидая Кипрус, он будто провалился в черную яму, а вынырнул держащимся за ногу Ваала в его главном храме.

Он не справился с пожеланием бога, подвел его, начал действовать слишком поздно. Скорее всего, бог недоволен им. От осознания собственной никчемности на глаза