отдавали и выполняли приказы стрелять в мирных жителей, были виновниками той страшной несправедливости, которая рано или поздно будет осуждена. Каждый год в преддверии годовщины Четвертого июня направляются петиции и призывы к КПК исправить ошибку, которой стала эта кровавая трагедия, реабилитировать ее жертв. Китайское слово пинфань используется применительно к процессу возмещения ущерба, реабилитации и отмены приговоров.

С 1930-х годов КПК следовала схеме переоценки недавнего прошлого и исправления ошибок в результате государственного насилия и преследований [Leese & Engman 2018: 13–17]. После пекинской трагедии как высокопоставленные чиновники, так и рядовые демонстранты в своих надеждах опирались на исторические прецеденты. Они все хорошо помнили конец 1970-х годов. В 1978 году Ху Яобан лично выступил в защиту высокопоставленных лиц, например Пэн Чжэня, который подвергся чистке 1960-х[152]. Реабилитация на высоком уровне была особенно актуальна для Чжао Цзыяна, который, находясь под домашним арестом в 1990 и 1991 годах, писал письма Дэн Сяопину, Цзян Цзэминю, Ли Пэну и в ПК Политбюро с выражением протеста против его задержания. Чжао вспоминал, что «все эти мои письма падали, как камни, брошенные в море, и бесследно исчезали» [Pu & Chiang & Ignatius 2009: 58–59]. В феврале 1997 года Дэн Сяопин умер. Чжао Цзыян, все еще находящийся под домашним арестом, написал письмо с призывом к партийной переоценке событий Четвертого июня в соответствии с моделью пинфань, широко распространившейся после Культурной революции. Чжао, должно быть, знал, что переоценка маловероятна, пока Дэн Сяопин жив. Но после смерти Дэна никакой переоценки в соответствии с моделью пинфань не последовало. Вместо этого Чжао не разрешили присутствовать на похоронах коллеги, посетителей не пускали в его дом, а охранники обыскивали сумочку его жены после ее походов по магазинам [там же: 78–81].

Обычные люди, арестованные или наказанные иным образом за участие в протестах на площади Тяньаньмэнь в 1989 году, возможно, также помнили прецеденты конца 1970-х годов. В ноябре 1978 года более 300 человек, брошенных в тюрьму за участие в протестах на Тяньаньмэнь в апреле 1976-го, были официально реабилитированы. То, что «Жэньминь жибао» когда-то охарактеризовала как контрреволюционный заговор, организованный Дэн Сяопином, теперь было объявлено правильным движением революционных масс, направленным на увековечение памяти Чжоу Эньлая и осуждение «банды четырех»[153].

Представьте себе сценарий, в котором высшие лидеры КПК переименовали события апреля, мая и июня 1989 года в патриотическое движение, направленное на развитие страны. Представьте себе материалы «Жэньминь жибао», анонсирующие реабилитацию Чжао Цзыяна и досрочное освобождение Ван Даня, Хань Дунфана и Лу Дэчэна наряду с возвращением из-за границы изгнанников – Чай Лин, Фэн Цундэ, Ли Лу, Оркеша Делета и Шэнь Туна. Если бы подобная официальная переоценка Четвертого июня произошла в начале 1990-х, когда Дэн был еще жив, или в конце 1990-х, после его смерти, мог ли Чжао Цзыян возглавить правительство, настаивающее на политических реформах, которые он хотел провести в 1988 году? Чжао работал над реформами системы в 1980-х годах, оставаясь при этом приверженцем однопартийного правления. Однако его мемуары свидетельствуют о том, что чем дольше он находился под домашним арестом, тем сильнее поддерживал демократию. Хотя Чжао оставался вне поля зрения и находился под домашним арестом до своей смерти в 2005 году, он оставался активным в китайской политике. Почему? Вся резкая критика Чжао, высказанная старейшинами в июле 1989 года и задокументированная в «Последней тайне», сводится к одной проблеме: Чжао бросил вызов Дэну заявлением о том, что в Китае нет крупных беспорядков, и уходом, когда Дэн предложил ввести военное положение.

Центральная роль Дэна объясняет, почему не произошло официальной переоценки протестов и расправы 1989 года. В воображаемом сценарии Четвертого июня, который присутствовал в по-настоящему проведенной политике пиньфан 1978 года, отсутствует один важный фактор: плохие парни, на которых можно возложить ответственность и которых можно обвинить. В 1978 году «банда четырех» была явным врагом и удобной мишенью. Арест Цзян Цин, Ван Хунвэня, Яо Вэньюаня и Чжан Чуньцяо в 1976 году проложил путь к отмене приговоров. После 1989 года подобного козла отпущения не нашлось, потому что преступник оставался у власти. Дэн Сяопин всегда был главным препятствием на пути официальной переоценки кровавых событий, как и сегодня. Переоценка расправы была бы равносильна отрицанию роли Дэн Сяопина. Поскольку сам Дэн Сяопин назвал протесты беспорядками, объявил военное положение и отдал приказ насильственно очистить площадь, он не мог обвинить в расправах своих подчиненных[154]. Еще труднее представить, что Дэн открыто признал бы, что был неправ, приказывая военным атаковать мирных жителей, даже если он, возможно, сожалел о кровопролитии наедине с самим собой[155].

В мае 1989 года Дэн проявил нетерпение, когда Чжао Цзыян потребовал опровержения передовицы от 26 апреля. Дэн по-прежнему был убежден, что «беспорядки» – это правильная характеристика протестов. Точно так же Дэн не был заинтересован в том, чтобы слушать тех, кто возражал против введения военного положения в конце мая. Он не послушал Сюй Циньсяня и игнорировал генералов в отставке, написавших письмо с обращением к НОАК не стрелять по безоружным[156]. К 1990 году закончилось публичное прославление роли войск военного положения. Освещение в СМИ сместилось в сторону преуменьшения и постепенного «забвения» роли армии в борьбе с (как это стали называть позже) «политическими волнениями»[157]. Дэн выбрал принудительную амнезию, а не модель пинфань.

Что касается руководства страны, пришедшего после Дэна, то, поскольку Цзян Цзэминь своим положением генерального секретаря был обязан политической чистке, устранившей Чжао Цзыяна, он ничего не выиграл бы, если бы настоял на переоценке событий Четвертого июня. Восхождение Ху Цзиньтао менее очевидно связано с пекинскими событиями. Ху Цзиньтао был партийным секретарем в Тибете, когда в Лхасе в марте 1989 года объявили военное положение. Его роль в подавлении протестов в Лхасе могла способствовать его приходу к власти и, вероятно, сформировала его нежелание афишировать события и количество жертв 1989 года. Если бы Дэн Сяопин хотел гарантий, что через десятилетия после его смерти переоценки событий Четвертого июня не будет, то карьера молодого лидера провинциального уровня, поддержавшего репрессии в марте 1989 года, была бы разумным выбором.

Если бы официальная переоценка протестов на площади Тяньаньмэнь и пекинской расправы произошла в конце 1997 года, как надеялся Чжао Цзыян, это могло бы предложить Китаю другой путь развития – с учетом требований протестного движения. Если бы модель пинфань была применена к описываемым событиям на условиях КПК, например путем переквалификации движения и предоставления компенсации жертвам, но без наказания солдат и офицеров, выполнявших приказы, нет никаких оснований полагать, что подобный гуманный жест дестабилизировал бы Китай. Дорогостоящее, но ограниченное правосудие переходного периода после Культурной революции, включавшее компенсации, но не наказавшее виновных в насилии, даже предложило модель того, как КПК может остаться у власти после переосмысления исторической трагедии.

Официальное признание того, что жертвами расправы стали патриотически настроенные граждане, а не бандиты, было бы некоторым утешением для родственников жертв. А отмена приговоров сократила бы страдания томящихся в тюрьмах «бунтовщиков». Это были бы значимые изменения. Но призыв к КПК провести политику пинфань по отношению к событиям 1989 года означает, что партия является легитимным арбитром китайской истории и надлежащим судьей добра и зла. Неудивительно, что Чжао Цзыян не возражал против этого. Другие же находят такое обращение к партии неправомерным. Призывая к «правде, компенсации и ответственности», а не к политике пинфань, «Матери Тяньаньмэнь» позиционируют себя как критики режима, убившего их детей,