И острый, настороженный слух Лукреции кое-что улавливает.

— Дурак безрукий, — отчетливо бормочет себе под нос Джакопо на диалекте, давно знакомом ей по речи неаполитанских нянек из родного палаццо.

Он наклоняется, не выпуская из рук доску, и шарит по полу в поисках грифеля.

Лукреция оглядывается. Служанки сидят на другом конце комнаты: Клелия зевает, Эмилия занята штопаньем. Бастианино работает за мольбертом. Стражники стоят у прохода, томясь от скуки.

Лукреция еле слышно набирает в грудь воздуха и решается.

— Ты из Неаполя? — шепчет она на том же диалекте, едва шевеля губами.

Джакопо вскидывает голову. Она уже забыла переливчатый сине-зеленый оттенок его глаз, похожий на морскую воду, острые скулы, словно из мрамора изваянные черты.

— Да, — почти неслышно выдыхает он. — Точнее, я там родился. А как ты?..

Он умолкает, поспешно оглянувшись через плечо.

Лукреция медленно двигает ногу к грифелю и тянет под юбки. Джакопо, заметив эту хитрость, колеблется на мгновение, но и дальше делает вид, будто ищет инструмент.

— Моя няня, — объясняет Лукреция. — Ты говоришь только на нем?

Джакопо водит руками по полу, чертит полуокружности.

— Я немного умею говорить, как они… — подмастерье кивает на Бастианино, — …если захочу. Только… — он поднимает на нее глаза, и на миг ей вспоминается его слабеющий пульс, натужное дыхание, — …я не хочу.

— Но почему никто… — начинает Лукреция.

Ее прерывает голос Бастианино:

— Джакопо? В чем дело? Что ты забыл на полу?

Лукреция поднимает ногу с грифеля, рука Джакопо молнией ныряет под ее подол и всплывает, зажав инструмент между пальцами. Время вышло, возможность поговорить упущена.

И все же Джакопо, поднимаясь, успевает выдохнуть на языке Софии:

— Я никогда не забуду, как ты спасла мне жизнь.

Потом он встает и уходит в другой конец зала. Лукреция провожает его взглядом. Он шагает пружинистой походкой, чуть подворачивая одну ногу. Под мышкой у него доска с набросками ее запястий, шеи, скул, надбровья. Джакопо забрал их, теперь они принадлежат ему, он убережет их от всего дурного. В груди Лукреции разливается тепло.

Лукреция вместе с Элизабеттой и ее стражниками скачет из castello к городским стенам и дальше, к охотничьим угодьям. Первый морозец сковал каждую ветку, каждую травинку, все засовы и ручки наружных дверей. В воздухе звенит сталь, предвещая зимние холода. Лукреция пускает лошадь галопом: пусть мир кружится, пусть цветные прогалины между деревьями сливаются в одно.

Элизабетта в подбитом мехом плаще и шапке с перьями придерживает лошадь, Контрари ее догоняет и скачет рядом, решительно держа поводья. Они часами разговаривают, склонившись друг к другу головами.

Эта пара чем-то напоминает Козимо и Элеонору. Тем, как Контрари просовывает палец в рукав Элизабетты. Нежностью в его взгляде, мягкостью, которую вызывает даже в сильнейших мужчинах любовь. Тем, как Элизабетта всегда знает, когда он собирается что-то сказать, и догадывается, какие именно слова произнесет. Лукреция все это замечает, все это ей знакомо, она мечтает познать такую же духовную близость. Вот бы кто-нибудь тоже смотрел на нее, как на редкое сокровище, не постеснялся бы носить в ленте шляпы веточку падуба, которую она подарила, интересовался ее мнением…

Лукреция оглядывается на них и видит мифических лесных духов, чьи размытые лица окрашены зеленью листвы.

Одной бессонной ночью Лукреция отдергивает полог, встает с кровати, ходит сначала по покоям, потом заглядывает в салон. Минует запертую каморку, где спит Эмилия. Отодвигает засов и проскальзывает на лестницу.

Еще не пробило полночь — суета castello не улеглась, хотя и стихла немного. Удаляются чьи-то шаги: наверное, какого-нибудь слугу вызвали в покои. Со двора слышатся тихие голоса.

Является предчувствие, знакомое ей всю жизнь: вот-вот случится что-нибудь необычное, что-нибудь интересное. Пораздумав немного, Лукреция возвращается обратно. Пятится на несколько шагов и приоткрывает дверь в спальню Эмилии. Служанка спит на животе, уткнувшись лицом в тростниковую циновку.

Лукреция поднимает с пола у кровати коричневое платье, льняной фартук и чепец.

Натягивает через голову платье — в самый раз, только чуть широковато в плечах, — потом фартук. Надевает просторный чепец в форме лилии, натягивает на лицо. Тихо, осторожно выходит на лестницу; грубая ткань платья трется о ее лодыжки. Лукреция вжилась в свою роль: шагает быстро, опустив голову, сжав руки перед собой. Она служанка в простой одежде, а если кто-нибудь спросит, почему она расхаживает по замку среди ночи, у нее готов ответ: госпожа не может уснуть и попросила принести из кухни молоко с медом.

Молоко с медом, молоко с медом. Лукреция твердит себе эти слова, спускаясь по ступенькам, шагая по коридору, минуя ряд окон, выходящих на затянутый льдом ров. Она проходит двух стражников; один тихо рассказывает какие-то непристойности, а второй смеется. Другая служанка, постарше, пошатывается от тяжести таза с водой, из которого валит пар. Женщина мычит в знак приветствия, но не останавливается.

Лукреция переходит из одной башни в другую, спускается на этаж, потом еще на один. За дверью гавкает спаниель, а Нунциата кормит его объедками со своей тарелки. Трое придворных ворчат о чьем-то назначении: почему предпочли этого человека, а не их?.. Женщина с птицами в волосах выходит из спальни конюха; ее платье помято, а ноги босые.

Служанку удостаивают лишь мимолетными взглядами. Идеальная маскировка! Какую свободу дает ей одежда Эмилии, какие открытия готовит его величество случай! Иди, куда угодно, делай, что вздумается! Придворные не замечают слуг, не приписывают им ни чувств, ни осуждения. Служанка в коричневом платье — все равно что стол или канделябр. Завеса в тайную жизнь castello внезапно приоткрывается, видна изнанка вышивки со всеми ее узлами и скрученными нитками.

Примерно через час Лукреция возвращается в свои покои, запыхавшись от волнения; ее кожу покалывает, а разум, насытившись впечатлениями, успокаивается. Она положит платье Эмилии на место и вернется в постель — укромный уголок, где можно обдумать увиденное.

Однако в ночь, когда раздается ужасный шум, она спит — сама не понимает, как уснула. Громкий звук вырывает ее из сна, как тонущего — из воды. Оказывается, она не гуляет по крытому переходу во Флоренции, а ежится в холодном, темном месте. На мгновение она теряется в беспросветной черноте, шарит вокруг. Альфонсо в кровати? В комнате? Руки касается лишь простынь и шершавый полог.

Отчего она проснулась? Лукреция вертит головой, ищет источник звука. Может, показалось?

Ответом ей служит высокий, отчаянный крик, исходящий из самых глубин души. Он вновь и вновь пронзает ночную тишину castello, разрезает воздух, как бритва, острыми