Если будет.

В рукаве приятно холодил кожу комочек живого суглинка. [здесь — используется для изготовления големов]

Картинная галерея Армана де Маре открывалась в полдень. Белое двухэтажное здание с портиком и высокой мраморной лестницей стояло в глубине двора, усаженного готовыми вот-вот зацвести магнолиями; их крупные, размером с кулак, светло-розовые бутоны едва заметно подрагивали среди темно-зеленой листвы.

Дорогое удовольствие — отсрочить цветение почти на три месяца.

Сидя на открытой террасе ресторана напротив, Шон наблюдал, как служанка протирает ступени, как дворник сметает невидимый сор и отпирает кованую калитку, распахивая ее настежь. Маг допил чай и, бросив на стол банкноту, короткой перебежкой пересек мостовую, прошел под нависающими над дорожкой ветвями магнолий.

Эхо шагов гулко зазвучало под фронтоном. Стоящий у входа в галерею лакей приветственно распахнул двери:

— Добро пожаловать, сэр.

Внутри было очень светло и очень тихо. Светлые стены, светлые шторы, высокие, почти в рост, забранные тонкими решетками окна, яркие пятна оттоманок, ваз и аккуратно развешанных — чтобы не повредило солнцем — картин. В основном, портретов. Шон медленно повернулся, рассматривая почивших лордов и Королей, ныне здравствующих Советников и неизвестных ему леди и джентльменов.

— В соседних залах марины, батальная живопись, натюрморты. Вы ищете что-то определенное, сэр?

Голос принадлежал блеклому мужчине, как нельзя больше подходящему галерее: светлые волосы, светлое почти безбровое лицо, светлый льняной костюм. И только глаза в обрамлении бесцветных ресниц — темные, живые, блестящие.

— Джонатан Хокинс, управляющий.

— Шон Уилкс, — шагнул к нему маг. — Я хотел бы видеть месье де Маре.

— Месье де Маре сейчас занят, — с сожалением сказал Хокинс. — Возможно, вам мог помочь бы я, мистер Уилкс?

— Не думаю. Я зайду по… — мотнул головой Шон и осекся, наткнувшись на мягкий взгляд Вирджинии.

Золотые, как закат в долине Ганга, глаза смотрели на мир с кротким любопытством, словно в ожидании чуда. Лучистые, ясные, они заглядывали в душу, перетряхивали ее, заставляя замирать от мысли, что разочаруешь, что отвернется, и Шон сначала инстинктивно поднял щит, и только потом понял, что это портрет.

Отодвинув Хокинса, маг подошел ближе, недоверчиво вглядываясь в знакомое лицо.

Золотистые глаза излучали такое ласковое тепло, что он снова почувствовал себя неуютно. Тонкие брови были чуть приподняты, в уголках нежных губ затаилась улыбка. Жемчужно-серый шелк скромного платья подчеркивал безупречную кожу и изумительный ратнарадж [рубин, санскр.] волос. Щеки чуть припухлые, детские, но наметившаяся грудь намекает, что Вирджиния уже не ребенок.

Но еще и не женщина.

Бутон магнолии, светящийся чистотой в лучах солнца. Сколько ей здесь лет? Тринадцать? Четырнадцать?..

…и контрастом — уличная оборванка, извивающаяся в сети у его ног.

Жаркое чувство ошибки стало сродни стремительному скольжению в пропасть — когда бросаешь плетения, хватаешь лианы, впиваешься пальцами в дерн, оставляя глубокие борозды когтей, а камни с грохотом катятся, стучат по плечам, голове, лишают опоры, и воздушный корень баньяна взрезает ладонь, мешая кровь с едким сожалением и — впервые — растерянностью.

— Трогательная наивность и невинная чувственность, — негромко сказал остановившийся за его плечом Хокинс. — И счастлив будет мужчина, для которого раскроется этот цветок. Искра не продается, мистер Уилкс.

— Как вы сказали? — хрипло спросил Шон. — Искра?

— Картина называется «Искра». Одна из лучших работ маэстро.

— Вы знаете, кто изображен на портрете?

— Все, что я знаю — юную леди зовут Этансель, и когда-то она была ученицей месье. За два года, что работаю в галерее, я ни разу ее не видел. Полагаю, мадмуазель француженка — месье Арман долго жил в Париже. «Искру» часто предлагают купить, но она не продается, мистер Уилкс, — повторил Хокинс, показав на ярлык.

— Все продается, — перебил его Шон, отвернувшись от портрета. — Дело в цене.

— Увы.

— Я хочу поговорить с месье Арманом, — повторил маг.

— Сожалею, — покачал головой Хокинс. — Как я уже сказал, он очень занят.

— Я хочу видеть месье Армана, — тщательно выговаривая каждое слово, повторил Шон. Собственное смятение злило, осмелившегося спорить человека хотелось взять за горло, и маг не отказал себе в удовольствии продемонстрировать управляющему стекшую по лицу огненную вуаль.

Хокинс отшатнулся и побледнел.

— Буду благодарен, если вы передадите ему мою просьбу немедленно.

Учитель Вирджинии принял его в студии, имевшей отдельный вход с торца галереи. Длинная светлая комната была точной копией выставочного зала — нейтральный беж обоев, высокие окна на юг, плотные, подвязанные палевыми шнурками шторы. Вдоль северной стены тянулись прогнувшиеся под весом холстов, тюков бумаги, палитр и красок полки, в деревянных стаканах сохли кисти. В центре студии, у задрапированного сливовым шелком каркаса, блестела обивкой кушетка с раздраженно брошенной на восточные подушки чадрой; стоящий за мольбертом пожилой француз поднял вверх указательный палец, делая последние штрихи.

— Терпение, месье.

Стульев не было. Шон скрестил руки на груди, оперся плечом о дверной косяк, глубоко и размеренно задышал, унимая растревоженное пламя. Вдох на семь ударов сердца. Выдох — три. Ноздри трепетали от едкого растворителя и амбры духов прячущейся за ширмой натурщицы.

— Добрый день, — закончил, наконец, художник. Положил грифель в пенал, вытер пальцы о салфетку и вышел из-за мольберта. — Надеюсь, вы простите мой затрапезный вид, — указал он на свободные штаны и рубашку, скрадывающие располневшую фигуру. — Итак, чем могу быть полезен?

Переговорами в их двойке занимался Райдер. Обаятельная улыбка, ничего не значащая беседа, несколько наводящих вопросов за бокалом вина — и вот уже люди сами выкладывают ему подноготную, счастливые услужить и помочь.

Шон предпочитал роль злого констебля — проще, быстрее, не менее эффективно. Но в частном расследовании невозможно.

— Месье де Маре, — поклонился он, снимая шляпу. — Шон Уилкс. Я хочу купить картину, но ваш управляющий отказывается оформлять сделку.

— Если речь об «Искре», то она действительно не продается, — подтвердил художник.

— Почему? Я готов заплатить, назовите свою цену. …Пятьсот фунтов? Тысяча? Две?

— Не две, не двадцать, и даже не двести. Я писал ее для себя.

Шляпа под пальцами Шона начала тлеть: родившийся план — купить Вирджинию, попутно выспросив у художника все, что он знает о девчонке, — летел в пекло.