свободную футболку и нижнее белье, когда Аксель вошел без стука. Было даже странно видеть его здесь, потому что с той первой ночи, когда я тайком пришла спать к нему, я больше не ночевала в этой комнате.

– Что ты хочешь? – удалось сказать мне.

– Мы еще не закончили, Лея.

– Я сказала все, что хотела…

– Херня. Ты не сказала. Ты не сказала. – Он сделал шаг ко мне, обхватил мое лицо руками и поцеловал.

Я закрыла глаза, окутанная вихрем его запаха и притягательным вкусом его губ. Он грубо стянул трусы с моих бедер, а потом поднял меня на кровать.

– Почему бы тебе не сделать это?

– Что? – Я подняла на него глаза и увидела, как он нахмурился, как напряглись его пальцы, когда он гладил меня, как на его лице читалось отчаяние. – Аксель…

– Скажи это. Скажи, что никогда не простишь меня.

Я почувствовала, как он проникает в меня, как наши бедра сталкиваются, и моргнула от влаги на его ресницах. Он жестко вошел в меня.

– Я понял, окей? Теперь я понял. Ты хотела отомстить. Ты хотела сделать со мной то, что я сделал с тобой, потому что я оттолкнул тебя, когда все казалось прекрасным, потому что захотел, чтобы ты ушла.

Никакая боль не сравнится с той, что я почувствовала в тот момент. Никакая. Потому что ничто не могло сравниться с тем, как Аксель трахал меня – с яростью, с отчаянием, с горечью, оставшейся от поцелуев вкуса прощаний и совершенных нами ошибок.

Я обнимала его, а он двигался внутри меня. Я обняла его очень крепко, как будто мои объятия могли заставить его понять, насколько он неправ.

– Я никогда не стала бы мстить тебе, – прошептала я. – Никогда, Аксель.

Он остановился, все еще задыхаясь. Его глаза были остекленевшими. Я обняла его за шею и нежно поцеловала, слыша, как его сердце колотится о другую мою руку, прислоненную к его голой груди.

– Черт, милая, черт…

– Это касается меня, Аксель. Я давно простила тебя, потому что, сколько я ни говорила себе, что притворяюсь, что разделяю части тебя, принимаю одни и злюсь на другие, это было неправдой. – Я улыбнулась сквозь слезы, снова чувствуя себя такой прозрачной перед ним. – Я могла бы сказать, что снова влюбилась в тебя, но, думаю, это было бы ложью, в которую мне хотелось бы поверить, но, если задуматься… Я не уверена, что когда-либо переставала любить тебя, Аксель. Мне кажется, что эти три года были просто перерывом. Потому что ты все еще был на следующей строчке, и на следующей, и на следующей, и на следующей… всегда. Я не знаю, каково это – быть одной. Ты можешь это понять? Я не знаю, что это такое, и я не уверена, что смогу это понять, но боюсь, что не смогу это проверить, потому что тогда я вечно буду жить с этим сомнением. Я не хочу мстить тебе. Я не хочу причинять тебе боль. Я не хочу ничего из этого.

Я никогда не видела его таким слабым, таким беззащитным, как тогда, когда он наконец понял, что не может дать мне то, чего хочет. Мы перекатились на кровать, а потом я оказалась сверху, ища его, находя его. Аксель так пристально смотрел на меня, когда я двигалась, сидя на нем, что у меня в горле запершило, а руки, лежащие на его груди, задрожали. Мы занимались любовью, глядя друг на друга и говоря так много между каждым прикосновением и каждым вдохом, что поцелуи, которые мы сами у себя украли, стали облегчением после, когда больше нечего было добавить и пустота была почти освобождающей.

Я обняла его, когда мы кончили. Я лежала на нем, слушая стук его сердца и сдерживая слезы. Его хриплый голос ласкал меня.

– Я люблю тебя больше всего на свете.

– Я тоже тебя люблю, – прошептала я.

– Тысяча желтых подводных лодок.

– Миллионы подводных лодок.

112. Лея

Когда я проснулась, постель еще пахла им, а аромат свежесваренного кофе не успел до меня долететь. Перед тем как войти в гостиную, я молча стояла и наблюдала за ним с порога, чтобы он меня не заметил. Аксель курил у окна, слегка нахмурившись, на шее у него были следы, оставленные моими губами накануне вечером. Не знаю почему, но я сохранила этот образ: его пальцы на деревянной раме, солнечный свет, брызжущий на стекло, и его глаза, устремленные в небо нового дня.

Я на цыпочках подошла и обняла его сзади. Он едва шевельнулся, но сжал мою руку на его животе. Я поцеловала его в спину, после чего отпустила его и пошла выпить кофе. Затем я быстро оделась, потому что меня ждали в галерее меньше чем через полчаса, а я уже опаздывала, так что попрощалась с ним, прошептав: «Поговорим позже», на что он ответил мне долгим поцелуем.

Наверное, это мало отличалось от другого утра.

Но когда что-то нарушает рутину, маленькие жесты врезаются в память. Любая мелочь. Например, в день аварии, когда я потеряла родителей: их веселый взгляд через зеркало заднего вида, Here comes the sun, которая звучала фоном, пока не была резко прервана ударом, или размытый пейзаж за окном.

Мы не придаем значения этим деталям, пока не задумываемся, что, возможно, видим их в последний раз, и тогда они приобретают особую ценность. Как поцелуй, который Аксель подарил мне тем утром, твердость его пальцев на моей талии, хриплый шепот, когда он пожелал мне хорошего дня, и улыбка, которой он наградил меня перед моим уходом и которая не успела достичь его глаз.

Потому что, когда я вернулась вечером, я застала лишь пустоту.

Его вещей не было. Акселя не было.

113. Аксель

Оторвать ее от себя много лет назад было больно.

Отрываться от нее сейчас было пыткой.

Я не мог отделаться от мысли, что эти ситуации имеют определенное сходство, и что, возможно, я недостаточно сильно боролся, недостаточно старался. Но потом я вспомнил отчаяние в ее голосе, ее мольбу; хоть раз я хотел позволить ей сделать выбор, довериться ей, дать ей пространство, чтобы она, если упадет, научилась вставать сама, без посторонней помощи. Хотя мысль об этом разъедала меня изнутри.

Я часами смотрел в овальное окошко самолета, не в силах ни заснуть, ни перестать думать о ней. Я позвонил Оливеру только перед тем, как покинуть квартиру в Париже, где мы столько всего пережили, потому что мне нужно было знать, что он согласен с моим решением и что я не сошел с ума, но больше для того, чтобы он позаботился о ней на расстоянии и звонил ей каждый день.

Когда мы приземлились, я, как робот, направился через аэропорт Брисбена к багажной ленте. Я ждал так рассеянно, настолько сосредоточившись на беспорядке в своей голове, что не стал бы возражать, если бы на выдачу чемоданов ушли часы.

И тут я почувствовал знакомое похлопывание по спине.

Я обернулся. Там стоял мой отец и улыбался мне своей вечной самодовольной улыбкой. Что-то сжалось в моей груди, когда рядом с ним я услышал голос Джастина, но я был так удивлен, что почти не понимал, о чем они говорят, я просто позволил себе окунуться в объятия отца и закрыть глаза, сделав глубокий-глубокий вдох…

Меня посетила дурацкая мысль. Воспоминание, где я маленький и все можно исправить, обняв отца, когда я еще не достаточно вырос и все еще вижу в нем героя, который может решить все, с чем столкнется на своем пути, почти не моргнув глазом. Как легко было жить тогда. Так просто… Я оторвался от него. Я посмотрел на своего старшего брата.

– Какого хрена вы здесь делаете?

– Да брось, я же видел, что ты разнюнился.

– Иди на хрен, Джастин, – сказал я, но притянул его к себе и взъерошил ему волосы. – Погоди, кажется, это мой