языка. Я ковырял рататуй, слыша голоса гостей, и старался не обращать внимания на прямую, напряженную спину Леи. Воспоминание о ней – босой, лежащей на полу, улыбающейся, со спутанными волосами – накрыло меня; и я отложил вилку, чтобы сделать долгий глоток вина. Мне захотелось заказать чего-нибудь покрепче. Чего-нибудь, что могло бы меня немного обезболить.

– В наши дни рынок требует немедленной реакции, – заметила Скарлетт, когда несколько молодых художников с интересом посмотрели на нее. – Жаль, конечно, но продуктивность действительно востребована. Это не то, чего ищем мы, но это требование клиента, основы любого бизнеса. Все вращается вокруг него.

– Все так быстро меняется, – сказал один парень.

– Нужно приспосабливаться к обстоятельствам.

– Или изменить их, – беспомощно вмешался я.

Рядом со мной Лея сжала вилку.

– Как ты предлагаешь сделать что-то подобное?

– Я не предлагаю сделать это, – пояснил я. – И ты права, говоря, что клиент всегда в итоге оказывается главным, но я думаю, что иногда клиент не знает, чего он хочет, пока не увидит это. Речь о том, чтобы дать ему не просто то, что он ищет, но нечто большее; удивить его.

– Интересная точка зрения, – кивнул Ханс.

– Это то, что работает в галерее Байрон-Бей, но здесь все немного по-другому. У нас не так много простора для ошибок. – Скарлетт вздохнула и вытерла рот салфеткой. – Удивить клиента – значит пойти на риск.

– Риск должен быть одним из основных требований в этой работе, – сухо ответил я.

Разговор прервал официант, который расставил десерты, после чего принялся убирать пустые тарелки. Я был благодарен за эту передышку: сомневался, что смогу долго сдерживаться, не намекнув, что то, что она делает, ничего не стоит. Все еще размышляя, я взял в руки шукет[4], посыпанный сахаром, и сунул его в рот.

Я не был таким уж безумцем и идеалистом, чтобы не понимать точку зрения Скарлетт. И она отчасти была права, потому что иногда, как она говорила, рынок требует определенных вещей и ты вынужден соответствовать некому минимуму. Были художники с талантом, но без собственного стиля, которых требовалось направлять, чтобы они выдавали лучшее из того, на что способны. Но были и такие, как Лея, те, кто выплескивал свою индивидуальность на холст и не знал, как по-другому добиться хороших результатов, потому что все остальное было навязанным, невнятным, неаутентичным. Я считал, что художников такого типа нужно сопровождать в пути, но не подталкивать. Это были две очень разные концепции. Одно дело идти рядом с ними, помогать им совершенствоваться, шлифовать их сильные стороны. И совсем другое – стоять у них за спиной и постукивать по ней, указывая им путь.

Я был уверен, что оба подхода можно совместить и что они не исключают друг друга, просто необходимо изучать каждый случай индивидуально. Это требовало большей работы, да, потому что не все продаются одинаково, однако результат того стоил. Именно это мне больше всего нравилось в процессе, который я запустил в галерее Байрон-Бей: искать, находить, решать, где каждый художник мог реализоваться лучше всего, подчеркивать его особенности и пытаться исправить ошибки. Это, конечно, требовало времени. Исследования. Интереса. Гораздо проще было попросить их всех делать одно и то же, отбросив все остальное, но я не мог представить себе ничего более бессмысленного; и притом насколько же благодарное было дело – найти идеальную нишу для каждого и помочь им туда попасть. Я представил себе отвращение на лице Сэм, услышь все это она – она, которая в своей работе лелеяла и оберегала каждую мелочь.

Я выдержал остаток вечера благодаря двум бокалам, которые заказал после десерта. Когда Лея встала и начала прощаться с остальными, я с удовольствием ей подражал. Выйдя из ресторана, мы в тягостном молчании направились домой.

Она сразу же отправилась на кухню, достала из шкафа бутылку ликера и наполнила стакан. Я заметил, как дрожала ее рука, когда она сделала большой глоток. Она пристально посмотрела на меня, и напряжение вихрем кружилось около нас. Плотное. Удушающее. У меня было ощущение, что даже сделать вдох было рискованно.

– Ну да, ты же ничего не выпила за ужином. – Я взял у нее бутылку и глотнул прямо из горла. Облизнув губы, я посмотрел на нее. – Боялась, что подумают о тебе люди? В высшем обществе такое не приветствуется?

– Отвали. – Она моргнула. – Нет… Я не…

– Не извиняйся, – ответил я, доставая стакан.

Я пошел в сторону гостиной, и она последовала за мной. И дело было не в том, что я не хотел, чтобы она извинялась, потому что я был зол, а в том, что я действительно заслужил это. Я пытался контролировать ее, затянуть веревку, потому что, когда мы вместе шли по улице, мне захотелось встряхнуть ее за плечи, чтобы раз и навсегда разбудить.

– Я же говорила тебе не приходить на ужин.

– Как будто это бы что-то исправило, – чуть ли не выплюнул я.

Не знаю, было ли это из-за алкоголя, который лишил меня фильтров, или потому, что я устал от невозможности быть счастливым рядом с ней, оттого, что всегда находилась какая-то кочка на дороге, которая мешала нам двигаться дальше. Я сидел на полу в гостиной, пил и думал… думал обо всем, что мы упускаем, и обо всем времени, которое уже превратили в пыль. И когда эти мысли меня переполняли, я пил еще. Леи рядом не было, и казалось, так даже лучше, потому что да, быть может, это выпивка говорила за меня, но я впервые за всю свою жизнь не хотел ее видеть. Хотя бы несколько минут… несколько минут, чтобы снова стереть все плохое и вспомнить все хорошее, что мы пережили вместе.

«Позволь ей упасть».

Какое-то мгновение я смаковал эти слова Оливера, но потом покачал головой и рывком отогнал их, хотя последние недели не переставал мысленно повторять их.

Я допил то, что оставалось в бокале.

И почувствовал присутствие Леи позади себя. Я встал и повернулся к ней лицом, но замер. Она стояла передо мной голая, глядя на меня стеклянными глазами, и больше ничего, ничего между нами не было. Я затаил дыхание, вспоминая, как впервые увидел ее такой, в ту ночь, когда все началось, когда мы вернулись с Блюз-феста и я застал ее раздетой посреди моей гостиной; только тогда она была более юной и более невинной, более уязвимой и более моей, даже если я этого не знал.

Я подумал, что если бы мог вернуться в тот момент, я бы все сделал по-другому. В моем воображении мы бы никогда не дошли до такого положения, потому что я бы разъяснил Лее, как близок успех к неудаче, что это две улицы, которые часто пересекаются и имеют одно направление. В моем воображении я бы по-прежнему видел, как она рисует все, что чувствует, а я бы по-прежнему впитывал это и жил ее мазками. В моем воображении мы были бы вместе уже более трех лет, и она лежала бы обнаженной на песке на пляже, а не в парижской квартире с гулом машин и рокотом города.

– Ты ничего не скажешь? – прошептала она.

– Это… это не лучший момент…

Лея удивленно моргнула и бросила на меня обиженный взгляд.

– Ты отвергаешь меня? – подняла она голос. – Посмотри на меня, Аксель.

Я сглотнул, заставляя себя снова взглянуть ей в лицо, потому что это причиняло мне такую же боль, как и ей. Или даже больше, поскольку я как раз думал, что мы все еще находимся в той точке.

– Я не отвергаю тебя. Я отказываюсь трахать тебя так, будто ты какая-то случайная девица и это единственное, что я мог бы делать прямо сейчас.

Глаза Леи были влажными от ярости. Я быстро поймал ее руку, прежде чем она успела коснуться моего лица. Я держал ее запястье, стиснув зубы и заставив себя сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться. Затем отпустил ее.

– Тебе не следует пить, раз ты не можешь, блин, контролировать себя.

– Ты делаешь мне