Шрифт:
Закладка:
Кох считался совершенно безжалостным человеком и об этом своем качестве при случае любил напоминать на публике. Кох сделал себя символом головокружительных геринговских планов эксплуатации и живущим эхом гитлеровского презрения и ненависти к своим славянским подданным. Говорят, сам Сталин обратил внимание на особенную риторику Коха. Где-то в июле 1942 г. советский вождь, по слухам, выразил сожаление, что уже не может награждать высшими знаками отличия Советского Союза, потому что Кох, больше всего заслуживающий их, находится слишком далеко. Сталин охарактеризовал Коха как главаря берлинских болванов, которые каждый день напоминают каждому человеку в Советском Союзе, против чего ему надо сражаться.
Задержалась ли сталинская благодарность или нет, но факт, что в 1949 г., когда польское правительство потребовало экстрадиции Коха из Германии, из Советского Союза подобного требования не было. Незаинтересованность русских завершила исторический парадокс, по какой причине этот человек, чью опрометчивость Сталин считал столь ценной, выбирал те же самые жертвы, что и сам Сталин. Самую ярую ненависть Кох сохранял для украинских националистов — фаворитов Альфреда Розенберга и пионеров его антисоветского государства. За всеми речами Коха о «народе негров» проглядывает презрение человека, который был почти коммунистом в свой период «крушения белых армий».
Многие люди считают удобным обвинять Коха в катастрофической германской политике на Украине, но истина в том, что Коха туда поставили, потому что он позволял править страной за себя всем другим учреждениям, кроме министерства Розенберга. Он редко бывал в этой стране, а когда делал это, то главным образом для того, чтобы устроить охотничьи прогулки и сыграть свою роль сатрапа. Столицей Коха был город Ровно. Располагаясь до 1918 г. на границе Австрийской (с 1867 г. Австро-Венгерской) империи (город Ровно с 1793 г. находился в пределах Российской империи. — Ред.), Ровно с 1920 по 1939 г. принадлежал Польше (был захвачен в ходе польской агрессии 1919–1920 гг.). В окружавшей город Волыни многие из крестьян все еще были поляками, как это было в течение нескольких столетий (поскольку эти древнерусские земли в 1362–1793 гг. были в составе Литвы и Речи Посполитой. — Ред.), хотя за двадцать месяцев советской оккупации крупные землевладельцы исчезли. Такое особенное место для правительства выбирал не Кох. Он хотел перенести администрацию в Киев, но Гитлер не позволил этому древнему центру («матери городов русских». — Ред.) славянской цивилизации сохранять даже тень столичного города.
Такой выбор, который должен был выразить гитлеровское презрение к украинцам, как ни странно, подчеркивал удаленность Коха от какой-либо власти над этой страной. Самой заметной вещью, которая была сделана на Украине, стала работа экономического штаба «Восток» Геринга, отрядов вербовщиков в трудовую армию Заукеля и гиммлеровских эйнзацгрупп и зондеркоманд. Кох делал немногим больше, чем обеспечение персоналом, но выступал за эту политику и защищал ее всеми самыми шумными и возможными способами. Настоящим занятием Коха, когда он уделял Украине свое внимание, была борьба с сумбурными и часто противоречивыми распоряжениями министерства Розенберга, а также подготовка докладных записок против своего шефа.
Будучи рупором чисто расистской линии партии, которую диктовал ему Мартин Борман по стенографическим записям своих бесед с Гитлером, Кох сам сделал свою позицию необоснованно тяжелой, потому что диктатору не составляло труда менять свою точку зрения. Профессор Теодор Оберлендер, этот «Лоуренс Кавказа», которому на короткое время будет суждено стать офицером разведки, служившим Коху, видел Гитлера в июле 1941 г. после беспорядков во Львове. Ему было сказано следующее: «Россия — это наша Африка, а русские — это наши негры». Таким образом, уже Гитлер стал пользоваться языком, который так часто можно встретить в его опубликованных «Застольных беседах», где он даже заговаривал об использовании бус в качестве бартера при сделках с аборигенами. Борман не только записывал эти замечания, но иногда использовал их как политические директивы. И так продолжалось до вечера 30 августа 1942 г., когда посредине одного из своих монологов у камина Гитлер стал превозносить целомудрие украинских женщин, большинство из которых остаются девственницами вплоть до замужества. Мысль лидера изменила свой курс, как выяснилось через четыре дня, когда Фриц Заукель прибыл на совещание своего штата с аналогичными словами послания фюрера:
«Немцы растеклись, как пиво. Ушла только молодежь, оставив позади себя стариков. И вот мы нашли орды синеглазых белокурых людей, живущих к северу от Черного моря, которых необходимо германизировать. Фюрер желает, чтобы через сто лет в Европе жили 250 миллионов человек, говорящих по-немецки. Он хочет, чтобы было германизировано максимально возможное количество украинских рабочих, и их необходимо отбирать для службы в соответствии с их пригодностью к германизации».
Это должно было стать ужасным ударом для Эриха Коха от всякого рода Заукелей. Кох никогда не думал, что кампании угона в рабство, в которых он был так полезен, были предназначены для германизации украинцев — этих «негров», с которыми велась «меновая торговля на бусы». (Гитлер и его подручные всегда считали, что определенную часть славян можно и нужно германизировать — от 25 процентов для Белоруссии и России до 35 процентов для Украины. В качестве примера подобной германизации в прошлом Гитлер приводил полабских и поморских славян (многие из которых, и прежде всего правящая верхушка, со временем онемечились). — Ред.) Каким-то образом Кох не сумел подстроиться под современность, и, когда в следующем марте он послал Гитлеру свою знаменитую докладную записку на двух страницах, направленную против Розенберга, он продолжал назойливо твердить о своем. Так как Гитлера он критиковать не мог, то подкапывался под секретное распоряжение Розенберга от июля 1942 г., в котором объявлялось, что между немецким и украинским народами существует очень много точек для контакта. «Это распоряжение требует не только правильных, но и дружественных манер в обращении с украинцами. Это уже не только удивительно, но и поразительно».
Кох явно не был государственным деятелем, несмотря на свое заметное хитроумие. Однако его карьера интересна в том плане, что по ней можно показать, в руки каких людей попала власть при партийном правлении. Как и Заукель, с которым он трудился в такой тесной гармонии, Кох был выходцем из народа. Его карьера началась с должности железнодорожного кассира в индустриальном городе Рура Вуппертале. Но в отличие от Заукеля, который, будь на то воля Господня, мог
