и все им объяснить". — "Не надо, я сам!". — "Да не бойся: о нашей беседе я им, естественно, ничего не скажу". — "Все равно не надо! Родители у меня нормальные люди, да и я человек уже взрослый, а время сейчас еще детское. Не беспокойтесь, Константин Евгеньевич, поводов для самобичевания нет. Я сам все объясню". — "Ну, как знаешь. Но от меня в любом случае передай извинения". — "Ладно".

Телефонное объяснение с матерью, как и последующий "экзамен" на кухне прошли успешно: сумбур двух последних дней не выветрил у Тэтэ из памяти заученные на каникулах параграфы из учебника, которые он почти без запинок изложил географу. "Очень хорошо, — подытожил его ответ довольный Княжич. — Теперь я спокоен, зная, что не зря выдал тебе авансом "четверку". Уверен, с таким отношением к делу в следующем полугодии ты исправишь ее на привычную для тебя "пятерку". Надеюсь, ты не в обиде на меня за то, что я заставил тебя на каникулах отрабатывать, так сказать, задним числом?". — "Главное, что не задним местом!". — "Анатолий!..". — "Простите, Константин Евгеньевич, дурость сморозил. Ну, дурак первостатейный, правда. Сам не знаю, что говорю. Конечно, я не в обиде, все нормально. Наоборот, спасибо вам за то, что вы в меня поверили и не влепили мне тогда заслуженный трояк. Спасибо вам огромное, Константин Евгеньевич!". — "Не за что меня благодарить. Это ведь нужно не столько мне, сколько тебе самому. На выпускных экзаменах географии не будет, но "пятерка" по этому предмету, думаю, твой аттестат не испортит. Да и кто знает, география, не исключено, понадобится тебе на вступительных в вузе. К слову говоря, о вузе… Я дам тебе сейчас пособие по географии для студентов первых курсов. Оно по тематике в некоторых разделах пересекается с учебниками для старшеклассников, только информация подается шире и более подробно, чем у вас. Ну, и, соответственно, много материала, которого в учебниках нет. Ты полистай эту книжку, она может помочь тебе в 9-10 классах, а то — и после школы. Вернешь ее, когда сочтешь нужным: она мне не к спеху. Сейчас принесу". "Сидите-сидите, Константин Евгеньевич, я сам принесу!", — вскочил Тэтэ. Отказываться от предложения учителя было неловко, но и забивать себе голову каким-то дополнительным материалом Толику совершенно не улыбалось. Хватит с него и школьной программы! А если Костя спросит потом про пособие, Толик ответит, что перепутал и случайно взял другую книгу. И все честно, не придерешься. Потому он и преградил сейчас учителю дорогу. "Да ты же не знаешь, где она", — удивился его экспансивной реакции Княжич. — "А вы скажите, где, и я найду. Заодно и с Антониной Михайловной попрощаюсь". — "Хорошо. На книжной полке — той, что над диваном, а не над письменным столом. Вторая книга слева. В таком бежевом переплете. Только потише, пожалуйста, а то дочки спят". — "Все понял, сейчас возьму".

В комнате было темно и сонно, лишь один угол освещался конспиративным светом ночной лампы, да место в подсвечнике перед иконой заняла новая свеча, заменившая свою истаявшую товарку. Близняшки сопели в кровати, разделенные большим плюшевым зайцем, к которому девочки прижались, словно к материнскому телу. Географиня сидела на диване и что-то читала. Увидев Толика, она поднесла палец к губам. Толик повторил ее жест, на цыпочках подошел к полке, взял вторую справа книгу в темном переплете, шепотом сказал супруге Княжича: "До свидания, Антонина Михайловна", повернулся лицом к двери и, задрав подол свитера, сунул книгу за ремень брюк. В прихожей он, не возвращаясь в кухню, начал лихорадочно одеваться. Когда подошел Костя, Толик уже успел рвануть вверх молнию куртки. "Константин Николаевич, я пойду, — торопливо зашептал визитер. — А то мы с вами, действительно, припозднились что-то". — "Конечно-конечно… Ты книгу-то взял?". — "Да, положил во внутренний карман куртки. До свидания, Константин Евгеньевич!". — "До свидания! До встречи в школе в понедельник!".

Выбежав из подъезда, Толик опять помчался к автобусной остановке. Что за день сегодня такой — сплошные гонки!

Глава 27

Потрясение Толика, случайно приоткрывшего завесу тайной сектантской жизни учителя географии, было велико. Но столь же и быстротечно. В конце концов, у каждого своя шелуха в голове, а копаться в религиозной шелухе, засорившей мозги внешне благопристойного советского гражданина Кости Княжича, Тэтэ не собирался. Не до этого ему было. Началось второе школьное полугодие, и одноклассники — кто вялый и опухший за время каникул от сна и безделья, кто, напротив, рвущийся в бой — вновь заняли свои места на конвейере ученических будней. Вновь по понедельникам директриса громогласно вещала на линейках об отсутствии времени на раскачку и необходимости незамедлительно "включиться" и "впрячься", как будто обращалась к пылесосам и ломовым лошадям, и вновь непокорные школьники в большинстве своем оставались глухи к ее маниакальным призывам. Слишком свежи и ощутимы были воспоминания о только что завершившихся каникулах, о суетливой упоительности новогоднего праздника, о школьной дискотеке, свидетельством чему служила перехваченная на уроке коварными парнями и так и не нашедшая адресата грустная девичья записка: "Ты знаешь, он так сухо танцевал со мной, а на середине танца вообще ушел…".

В середине января рутинный ход школьных занятий был нарушен драмой учителя Вагина. Измученный ночными кошмарами с Пушкиным и Лермонтовым в главных ролях Евгений Андреевич все же сошел с ума. Причем, сошел прямо на уроке. Несомненно, Вагин сделал бы это и без посторонней помощи, однако подтолкнуть любимого учителя в ласковые объятия шизофрении помогли мальчишки, затеявшие в классе перестрелку резинками — тонкими полосками нарезанного лапшой аптечного резинового бинта, в обиходе — "бинтовухи". Арбалетами для резиновых стрел служили обычные шариковые ручки. Посреди урока одна из шальных резинок, пущенная дрогнувшей рукой юного стрелка и предназначавшаяся, видимо, кому-то из пацанов или девчонок, отклонилась от курса и щелкнула Вагина по лбу. Евгений Андреевич в ту минуту сидел за учительским столом, уткнувшись в классный журнал, и, казалось, не слушал сбивчивую речь отвечавшего у доски ученика. Ужаленный резинкой Вагин вздрогнул, поднял к классу совершенно больное лицо, страдальчески осклабился, обвел аудиторию взглядом, в котором уже не было и намека на здравый смысл, и вдруг из глаз его хлынули слезы. "Уберите пистолеты! — всхлипывая, сказал Евгений Андреевич. — Пожалуйста, уберите пистолеты!". Не получив ни одобрений, ни возражений в ответ на свою экстравагантную просьбу, он обхватил голову руками, встал и, стеная, вышел из класса, не закрыв за собой дверь. Обомлевшие школьники сидели в гробовой тишине, которой Вагин, будучи в ясном уме, никогда не мог от них